ВОРОНЕЖСКИЙ ДОБРОВОЛЬЧЕСКИЙ КОММУНИСТИЧЕСКИЙ ПОЛК

Из воспоминаний Руссиянова:

В один из этих немногих «лежачих» дней принесли из штаба корпуса наградной лист, подписанный гвардии полковником Затулеем. Командир 1-й гвардейской мехбригады ходатайствовал о присвоении звания Героя Советского Союза командиру 1-го мотострелкового батальона В. А. Баранову. В наградном листе говорилось: «В наступательных боях в районе юго-западнее озера Балатон на территории Венгрии исключительные образцы мужества и отваги показал командир мотострелкового батальона гвардии капитан Баранов В. А.
Мотострелковый батальон под командованием гвардии капитана Баранова 22.03.45 г. успешно форсировал водную преграду — канал Шарвиз и совместно с другими подразделениями перешел в наступление, нанося сокрушительные удары по врагу. Своими решительными и дерзкими ударами батальон не давал ни на одном рубеже закрепиться противнику, стремительно продвигался вперед, уничтожая живую силу и технику врага. Командир батальона гвардии капитан Баранов всегда находился в боевых порядках наступающих подразделений и своим героизмом воодушевлял личный состав на героические подвиги.
28.03.45 г. батальон под командованием гвардии капитана Баранова, действуя в подвижном отряде танковым десантом, форсировал реку Раба и стремительным ударом первым ворвался в г. Чорно и овладел им. Атака батальона на г. Чорно была настолько неожиданной для немцев, что они не успели вывезти автомашины, орудия и военные склады. Таким образом, крупный железнодорожный узел и сильный опорный пункт обороны немцев, прикрывающий пути к границе Австрии, был взят гвардейцами батальона тов. Баранова.
В боях за г. Чорно батальон уничтожил пять танков противника, 22 автомашины, более 300 немецких солдат и офицеров, взял в плен 400 немецких солдат и офицеров, захватил шесть складов военного имущества.
Продолжая успешно наступать, исключительно малочисленный батальон тов. Баранова, нанося удар за ударом по противнику, 1.04.45 г. совместно с другими подразделениями бригады овладел г. Шопрон — крупным железнодорожным узлом и важным пунктом обороны немцев на подступах к Вене.
В боях за г. Шопрон батальон уничтожил около 200 немецких солдат и офицеров, 14 автомашин, два бронетранспортера и захватил в плен более 600 немецких солдат и офицеров.
2.04.45 г. батальон гвардии капитана Баранова первым перешел австрийскую границу и, развисая наступление, овладел населенным пунктом Хирм, где захватил авиазавод с большим количеством моторов и 50 автомашин.
За время наступательных боев батальон под командованием гвардии капитана Баранова прошел с боями более 200 км. Все эти успехи достигнуты благодаря личному героизму и отваге тов. Баранова, его умению управлять боевыми действиями батальона»
Когда в штаб корпуса поступило это представление, мотострелковый батальон гвардии капитана Василия Баранова вышел на окраину небольшого австрийского городка Хирм. Здесь враг сосредоточил крупные силы пехоты и артиллерии. Под сильным огнем правофланговая рота залегла.
Батальон в наступлении поддерживали артиллеристы. Баранов связался с командиром батареи по телефону, указал ему новые цели перед фронтом правофланговой роты.
Капитан принял решение: как только батарея подавит немецкие огневые точки, поднять лежавшую под огнем роту и увлечь ее вперед.
Двинулись в роту неглубокой лощиной. Вокруг рвались мины, над головой пролетали невидимые осколки, и, когда до цепи роты осталось каких-нибудь сто метров, ординарец, чуть отставший от бежавшего впереди комбата, увидел, как гвардии капитан Баранов, остановившись на мгновение, упал.
Не обращая внимания на рвущиеся мины, ординарец бросился к командиру батальона, наклонился, доставая из кармана индивидуальный перевязочный пакет.
Ноги у капитана были в крови.
— Плащ-палатку. И автоматчиков, — не открывая глаз, сквозь зубы сказал Баранов.
Ординарец побежал обратно, принес плащ-палатку, привел трех автоматчиков; Перебитые ноги командира батальона перетянули жгутами, положили раненого на плащ-палатку, чуть приподняв над землей, понесли в тыл на передовой медицинский пункт.
— Отставить! — приказал капитан. — Давайте связь…
Бой за Хирм закончился через несколько часов. Все это время гвардии капитан Баранов, бледный от потери крови, лежал около рации и руководил действиями подразделений. Ординарец и три автоматчика внесли его на плащ-палатке в освобожденный от врага город Хирм. Комбата по телефону связали со штабом бригады, и он лично доложил командиру бригады о выполнении задания.
29 июня 1945 года Указом Президиума Верховного Совета СССР гвардии капитану Василию Андреевичу Баранову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Капитан Баранов умер от ран в медсанбате, когда Вена была уже взята, а до конца войны оставалось меньше месяца.

«В штабе полка» О. С. Александрова, машинистка штаба полка

Решение стать солдатом пришло ко мне, как и ко многим другим, внезапно в тот самый момент, когда я услышала о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз.   Военкомат. Перед его зданием толпа. Сотни людей пришли сюда с заявлениями, просьбами, требованиями немедленно отправить на фронт. В первые же часы войны!   Матери провожали на фронт детей. Я должна была идти сама. Но что я буду делать на передовой? Ох, как жалела я, что не имела военной специальности. Стенографистка-машинистка, студентка геофака… Кому это нужно сейчас? Но прямо мне не отказали. Обещали: подумаем, посмотрим. А при Воронежском государственном университете для нас организовали краткосрочные курсы медицинских сестер. Это было как раз то, что нужно сейчас.   Вспоминая Воронеж тех дней, я вижу очереди у призывных пунктов, эшелоны с новобранцами, домохозяек, заменивших мужей у станков, подростков, спешащих на работу. Призыв Коммунистической партии «Все для фронта, все для победы!» стал боевым лозунгом для каждого воронежца.   Лекции, латынь, занятия в анатомичке. Ночью — дежурство в госпитале по уходу за ранеными или на крыше со щипцами в руках в напряженной готовности схватить брошенную с самолета «зажигалку».   Однажды во время лекции в большую аудиторию университета пришли двое в белых халатах:   — Нужна кровь для раненых. Много крови. Кто может дать?   Встали все четыреста студентов, Прямо с лекции отправились на донорский пункт.   А потом нас строго и придирчиво осматривал военврач третьего ранга Анатолий Афанасьевич Трущенко.   Сначала он приложил к моей груди стетоскоп. Потом испытующе посмотрел в глаза:   — Ревматизмом болели?   — Нет.   — Вот как, — усмехнулся Трущенко и, кивнув на диванчик, сказал:   — Ложитесь.   С бесцеремонностью профессионала приподнял мою ногу, согнул в колене раз, другой.   — Хруст есть. Ревматизмом вы болели. И сердце у нас…   Я вскочила с диванчика, взмолилась:   — Хорошее сердце у меня, товарищ военврач. Честное слово, хорошее! Трущенко прищурился, продолжая изучающее глядеть на меня. Взгляд пронизывающим, острый, голос жесткий:   — Учтите: работать вам придется не в госпитале. Будете не медсестрой, а санинструктором в строевом подразделении. Перевязывать раненых придется не в палате, а где-нибудь под кустиком, в окопе, в открытом поле, под пулями. Сможете так работать?   — Раз надо, значит смогу.   Лицо Анатолия Афанасьевича вдруг стало добрым, мягким, словно кто-то снял маску с него. Губы военврача дрогнули, как будто он хотел улыбнуться. Но сказал сухо:   — Вы только без романтики. Ну хорошо, идите.   И вот я в Сосновке. Тихое дачное местечко. Чистый хвойный воздух. В счастливые мирные дни здесь отдыхали воронежцы. А сейчас из-под замаскированных зелеными ветками грибков раздаются строгие голоса часовыx:   — Стой, кто идет?!   А рядом с грохотом проносятся военные эшелоны.   Санрота разместилась в низеньких брезентовых палатках. Под амбулаторию заняли один из дачных домиком. Там мы дежурили по очереди, а все остальное время учились.   Ох, и трудное это дело — ползать по-пластунски! Задыхаясь, обливаясь потом, в изнеможении прижимаюсь к влажной земле. Ползу изо всех сил. Рядом осваивают пластунскую науку мои подружки.   Над поляной возвышается длинная спортивная фигура старшего врача полка А. А. Трущенко. Он попыхивает трубочкой, довольно скептически смотрит на наши усилия, Но говорит ласково, ободряюще:   — Ничего, девочки, привыкнете.   Мы тоже надеемся, что привыкнем. А маленькая Маруся Забелина, кажется, уже превзошла науку пластунов. Она ползет быстро, ловко, как ящерица. Только длинные косы, как черные змеи, мелькают над травой. Впрочем, косы свои, увы, Маруся вскоре отрезала, не пожалела.   — Чтобы не было с ними возни на фронте, — объяснила она.   Наползавшись, мы тренируемся в десмургии — бинтуем друг друга. Здесь — свои трудности. Не каждой удается правильно наложить «шапку Гиппократа», Но у нас есть замечательный специалист — старший фельдшер полка Иван Дмитриевич Писарев. Ему уже пятьдесят три года, он самый старший по возрасту в полку. Участник гражданской войны. Мы просим его рассказать о том времени.   — Война — страшное дело, не хочу вспоминать, — отмахнулся он. — Это вы еще не имеете понятия о фронте, а я откровенно скажу: боюсь.   Боится? А сам добровольно вступил в полк… К тому же страдает хроническим воспалением почек. Как совместить все это?   После занятий — обед. Аппетит у нас небывалый. Перловая каша в алюминиевых мисочках на грубых столах, установленных под соснами, кажется особенно вкусной. «Разводящий» — так мы называем поварской черпак — то и дело выдает добавки.   Над лагерем опускается ночь. По брезенту, натянутому нашими неумелыми руками барабанит дождь. Но мы не слышим его. Из палаток раздаются песни неунывающих девчат.   Наконец, угомонившись, засыпаем на постелях из сосновых веток, тесно прижавшись друг к другу. Через полчаса вскакиваем от холодного душа; ветер сорвал палатку. По вызову часового на помощь нам спешат красноармейцы.   Но недолго я пробыла в санчасти. Однажды вызвали меня к командиру полка. Штаб размещался в небольшом дачном домике. Полковник Вайцеховский сидел в крошечной комнатушке за маленьким столиком. Крупный, с широкими плечами, он, кажется, занимал собой все помещение. На энергичном лице, крупные черты которого были словно вырезаны резцом, выделялись ясные, как у ребенка, голубоватые глаза. Под их изучающим взглядом я почувствовала себя словно под рентгеновскими лучами и растерялась. Мой «уставной» доклад получился неловким. Я поняла, что командир недоволен моей строевой выучкой. Но делать замечания он не стал. Негромко, мягким усталым голосом спросил:   — Вы, кажется, умеете печатать на машинке?   — Да, я стенографистка.   — Вы должны помочь нам. В штабе скопилось много работы.   Машинистка? Разве я к этому себя готовила? На моем лице, видимо, отразилось разочарование. Михаил Емельянович понял это.   — Только на время, — сказал он успокаивающе. — Когда появятся раненые, вы вернетесь в санитарную роту.   Так я стала машинисткой штаба. Теперь с раннего утра до позднего вечера стучу по клавишам. Печатаю списки ополченцев-добровольцев. Они, эти списки, кажутся бесконечными. Кого только в них нет! Партийные и советские работники, комсомольские и профсоюзные активисты, рабочие и студенты, артисты и ученые.   То и дело слышу возгласы:   — И ты здесь?!   Дружеские рукопожатия, крепкие мужские объятия.   — Цвет нашего города! — говорит политрук Андрей Федорович Иванов, недавний секретарь одного из райкомов ВКП(б) Воронежа, а теперь ответственный секретарь партбюро полка. — Только одних коммунистов, знакомых мне лично по прошлой работе, пятьсот!   Часто со списками в руках подходил ко мне комиссар полка Николай Петрович Латышев, ректор нашего университета. Я давно с ним знакома: не раз стенографировала его выступления. Он — участник гражданской войны, строгий, но добрый человек. Незадолго перед формированием добровольческого полка я присутствовала на заседании Ученого совета университета. По радио объявили воздушную тревогу. Все ушли в бомбоубежище. В комнате остался только Латышев. Осталась с ним и я: мне показалось неудобным оставлять его одного. Мы сидели молча, вслушиваясь в завывание сирен. Было страшно. Не думала я тогда, что Николай Петрович станет нашим комиссаром.   Вместе с Латышевым пришли добровольцами в полк его заместитель по учебной части Яков Николаевич Долгов , преподаватель геологического факультета Михаил Степанович Точилин, другие работники университета. Стали воинами полка и многие студенты, в том числе девушки; Маруся Забелина, Клавдия Шмитько, Ирина Богачева, Люся Бухалина…   Работы у меня было много. Списки без конца переделывались.   Как-то утром пришла на работу и не смогла сразу сесть за машинку: дневальный, вооружившись веником, выгребал из-под столов горы окурков. Откуда столько? Вечером их не было.   — Всю ночь заседали, — пояснил дневальный. — Почитай, весь полк здесь побывал…   Дневальный умолк. Расспрашивать его не положено. В штабе заведено: ни о чем не спрашивать, ничего не рассказывать. Военная тайна.   Но что случилось со списками? Они испещрены красными и синими пометками, многие фамилии вычеркнуты, другие добавлены. Писарь кладет передо мной кипу списков с помарками. Все ясно: надо перепечатать. Сверху кладет еще одну небольшую бумажку с пометкой «срочно». Глянула — и сердце часто-часто забилось: заявка на вагоны! Значит, едем на фронт!   Прибежали две подружки — Аня Труфанова и Маруся Заложных. Обе прибыли в полк по путевкам горкома комсомола. Они находятся при штабе, помогают наладить учет коммунистов и комсомольцев. Маруся — круглолицая, нос уточкой, добродушная, говорит медленно, как бы взвешивая каждое слово. У Ани удлиненное лицо, прямой, правильной формы точеный носик, красиво очерченные губки, которые складываются то в гордую, то в капризную, то в презрительную улыбку. Аня сыплет скороговоркой и без конца тормошит свою подружку. У них всегда дел по горло, они вечно куда-то спешат. И всегда вдвоем.   Сейчас они чем-то взволнованы. Испытующе заглядывают мне в глаза, допытывают:   — Почему у тебя, Оля, сегодня какое-то особенное лицо?   — Бросьте выдумывать, обыкновенное лицо.   — Нет, не обыкновенное, ты вся сияешь. Мы едем, да?   — Не знаю…   — Ах, так? — Аня делает презрительную гримаску,   — Мы все равно узнаем, — и уводит куда-то обиженную Маню. А я опять сажусь за списки.   Вечером 14 сентября начальник штаба капитан Александр Тимофеевич Худяков диктовал мне приказ о передачи полка в состав 100-й стрелковой дивизии.   Через день подали эшелоны. Прямо на погрузочной площадке красноармейцы получали оружие.   Тут же провожающие. Политрук Иванов прощается с женой и трехлетней дочкой. Девочка сидит у отца на руках и, растягивая слова, произносит:   — Папа фасистов побьет и домой пиедет.   А сама во все глаза смотрит на меня: кто это — тетя или дядя? На ее лице — нерешительность. Вот задача! На мне солдатские брюки, кирзовые сапоги, гимнастерка, пилотка — все мужское.   — Тетя! — вдруг уверенно произносит девочка. Нет, дядя, — поддразниваю я.   — Тетя, тетя, тетя! — кричит девочка, окончательно убедившись, что не ошиблась.   Загудел паровоз. Тронулись… Застучали вагоны, замахали платочками женщины.   Рядом со мной у открытой двери теплушки стоит Mapуся Забелина. Она рассказывает о своей маме, участнице гражданской войны. Мой отец тоже понюхал в те годы пороху. И я сама помню немецких оккупантов на Украине. Теперь снова по нашей земле шагает враг. И мы с Машей едем, чтобы остановить его.   — Кончится война, — говорит Маруся, — и снова наступит спокойная счастливая жизнь. И радостно будет сознавать, что и мы эту жизнь защищали.   Эшелон полукольцом огибает Воронеж. Освещенный косыми лучами заходящего солнца, город кажется особенно красивым. Красноармейцы поют:   Любимый город может спать спокойно…   Лебедин. Разгрузка. Мы строимся в колонну, быстро, без песен шагаем по окраинным улицам, потом по песчаной лесной дороге. Ремень от винтовки режет плечо. Портянка ослабла в чересчур просторном сапоге, трет ногу. Но я помалкиваю, не подаю виду, что думаю о привале. Нуждаются в нем и другие. Колонна постепенно растягивается, темп ее движения снижается.   — Шире шаг! Подтянись!   Откуда-то сзади вырвалась вперед маленькая стройная девичья фигурка в солдатской шинели. Тонкая талия перетянута широким солдатским ремнем. За спиной — винтовка, вещевой мешок. Бойцы заулыбались, распрямили плечи, зашагали бодрее. Нельзя же отставать от девчонки!   Кроме общих для всех обязанностей есть у нас, женщин, еще одна — быть на войне своего рода стимуляторами мужества. Не знаю, много ли мы сами сможем сделать на фронте, но подбодрить других должны.   Вот и долгожданный привал. Все разом повалились на траву. Я стала переобуваться. А вдоль колонны перекатом пронесся возглас:   — Машинистку к начальнику штаба!   Штаб полка обосновался в домике лесника. Чистая горница. На окнах полотенца с вышитыми петухами, на подоконниках цветущая герань. Белоснежная печь дышит теплом. Около нее хлопочет штабной повар. Хозяев нет. В углу за столом — полковник Вайцеховский, рядом с ним — капитан Худяков , комбаты. Все склонились над картой.   Принесли пишущую машинку. Но мне негде с ней притулиться. Всюду разложены карты — на табуретах, сундучке, даже на нарядной кровати с высоко взбитыми подушками. Топограф Корниенко, высокий и худой, с черными усиками, склеивает карты, раскладывает их для просушки. А Худяков уже выжидающе смотрит на меня.   Недолго думая, сдвигаю в сторону подушку. Ставлю «ундервуд» на кровать, а сама сажусь на ящик из-под макарон, в котором везли машинку. Подвернув рукава шинели, чтобы не мешали, приготовилась работать.   Начальник штаба присаживается рядом на табурет и начинает диктовать приказ. Первый боевой приказ по полку! Пальцы привычно бегают по клавишам, а в ушах слышатся какие-то новые термины, непривычные словосочетания.   — Михайловка включительно… Липовка исключительно… Оседлать дорогу…   Мое внимание привлекла бумажка, видневшаяся из-под отодвинутой в сторону подушки. Буквы крупные, отпечатанные в типографии. Взяла ее в руки — и словно обожглась: фашистская листовка! Какие грязные руки положили ее сюда?   Александр Тимофеевич взял листовку, небрежно сунул в карман. Подозвал дежурного, стоявшего у двери:   — Хозяева не появлялись?   — Никак нет, товарищ капитан. Видать, эвакуировались.   — Скажи коменданту, пусть возьмет бойцов и осмотрит все вокруг: чердак, погреб, сараи, прочешет лес. Понятно?   Начальник штаба снова начал диктовать. Из-за стола встал Вайцеховский. Высокий, грузный, он неторопливой, размеренной походкой зашагал к выходу.   — Так я верхом, — сказал Михаил Емельянович, — а ты, капитан, напечатаешь — и давай в машину.   За Вайцеховским ушли комбаты. Корниенко стал собирать и складывать карты. Повар Крошкин, что-то досадливо пробормотав, снял фартук, стал выносить из комнаты кастрюли.   Гулко раздались два выстрела. У меня почему-то стали путаться буквы.   — А вы спокойнее, не торопитесь, — сказал Худяков, — На войне главное — спокойствие. Пусть хоть бомба в комнате разорвется — не обращайте внимания, печатайте.   Его слова подействовали на меня успокаивающе.   Звякнула щеколда, на пороге появился дежурный:   — Товарищ капитан, два «мессера» бомбят на дороге беженцев.   — Продолжайте наблюдение за воздухом.   Наконец приказ напечатан. Писарь подхватил «ундервуд», поставил его в ящик, прикрыл сверху плащ-палаткой и понес в машину. Штабная полуторка стояла у самой двери.   — Давай быстрее! — кричит мне Маня Забелина.— Твой вещевой мешок уже у нас.   Ко мне протянулось сразу несколько рук. Втащили в кузов, толкнули на чьи-то ноги.   Капитан Худяков сел в кабину, и грузовик тронулся. Неожиданно с неба послышался нарастающий вой. Мы в испуге втянули головы в плечи, прижались друг к другу. Машина, прыгая по кочкам, набирала скорость. Позади грохнуло. Домик, в котором мы только что находились, вздыбился, окутался дымом.   — Наверняка здесь поблизости был немецкий корректировщик. Прямо в штаб, гады, метили, — произнес кто-то.   Так оно и оказалось. Комендант задержал на дороге подозрительного человека в потрепанной крестьянской одежде. Назвался беженцем. А в заплечном мешке оказались рация и пачка листовок, таких же, какую нашла я под подушкой в доме лесника.   С того дня мы не знали покоя. Наш запыленный грузовик мотался по фронтовым дорогам как угорелый. Только остановимся — из кузова вытаскивают «ундервуд», и я начинаю стучать по клавишам. Печатаю на краешке стола, на каком-нибудь сундучке, на ступеньках крылечка, на пеньке. А потом опять трясемся, скорчившись в переполненном всяким имуществом кузове. Спасибо Ане и Мане, которые взяли на себя хозяйственные заботы. Они то и дело перебирают и пересчитывают вещевые мешки, отличая их друг от друга только им понятным способом, организуют питание, готовят постель на троих. Иногда приходится устраиваться на ночлег прямо в кузове.   В один из дней наш грузовик загрузили боеприпасами. В кузове остались Аня, Маня, я, повар Крошкин, лейтенант Аверкин да боец-знаменосец. С винтовкой между колен он сидит у древка с зачехленным алым полотнищем.   — А знамя-то нам доверили, девчата, — многозначительно произносит Крошкин. Он доволен, что едет на передовую. Для него, добровольца, в тягость возиться с кастрюлями. Теперь он вместе с нами помогает лейтенанту Аверкину открывать ящики с гранатами, освобождать запалы от промасленных бумажных оберток.   Но вот машина остановилась. На подножке появился комиссар Латышев. Он сурово посмотрел на нас с Машей и строго опросил Аверкина:   — А этих вояк зачем прихватил?   Ухватив обеими руками висевшую на боку санитарную сумку, я потрясла ею, взмолилась:   — У меня перевязочный материал.   Забыла я в тот момент, что приказы командира не обсуждают. Пришлось нам с Машей Заложных покидать грузовик, А Аня Труфанова, не замеченная Латышевым, осталась в машине. Только и ее вскоре высадили. Сконфуженная, она встретила нас в ближайшей деревне.   Однако без дела мы не остались. По той самой дороге, по которой укатила наша полуторка, потянулись с передовой раненые. Прихрамывая, пошатываясь, поддерживая друг друга, в пропитанных кровью марлевых повязках, они устало брели в поисках ближайшего медсанбата. Мы встречали раненых, отводили на траву под деревья, поправляли повязки, перебинтовывали, поили водой из колодца. Потом ловили на дороге порожние машины и повозки, следовавшие в тыл за боеприпасами, усаживали на них раненых, объясняли, где находится медсанбат.   Шел бой под Липовкой. Первая крупная схватка, в которой особенно отличились воронежцы. Мы уже слышали о подвигах медиков и завидовали им. Санинструктор Василий Демин вынес с поля боя семь раненых с оружием, а Глеб Томашевский — девять, 15 человек вывез из пекла старший врач полка Трущенко.   от там, под и, и пропал политрук А. Ф. Иванов. Не погиб, а именно пропал. Его видели впереди атакующей цепи, а потом потеряли из виду. Эта весть пришла в штаб полка уже после боя. Я никак не могла примериться с этой мыслью. Пропал такой человек, как наш секретарь партбюро? Плотно сбитый, коренастый, энергичный и подвижный, он заражал своим оптимизмом других, был всегда среди людей…   Три дня ничего не было известно об Андрее Федоровиче. И вдруг он появился. Веселый, жизнерадостный, с трофейным автоматом в руках. Все, кто был в штабе, кинулись к Иванову с расспросами.   Когда атакующая цепь приблизилась к мельнице, рядом с Ивановым разорвался снаряд. Андрея Федоровича оглушило, завалило землей. Красноармейцы откопали секретаря партбюро. К тому времени, когда Иванов пришел в себя, наши части отошли, и в тылу врага остались небольшие разрозненные группы бойцов. Иванов сгруппировал вокруг себя человек семьдесят и с боем провел их через вражеские заслоны.   Рассказывая об этом бое, Иванов особенно хвалил за смелость и инициативу командира взвода лейтенанта Гурьева, политрука Алексея Попова.   За три дня пребывания в тылу врага группа Иванова нанесла фашистам чувствительные потери. Она вернулась в полк с ценными документами о силах и намерениях врага. Вскоре я уже печатала реляции на представление к правительственным наградам политруков Андрея Иванова, Алексея Попова, лейтенанта Гурьева и других бойцов, отличившихся в бою.   Печатать реляции, списки награжденных — работа приятная. Но мне приходилось печатать и другие списки горькие, скорбные: ранен, убит, убит… Слезы выступали у меня на глазах. А сколько слез прольют родные, получив извещение о гибели близкого человека… Получат «похоронку» и родные лейтенанта Гурьева. Он так и не успел порадоваться первой награде, погиб в бою за Михайловку. Вскоре были ранены политруки Иванов и Попов.   Много крови пролили добровольцы-воронежцы в осенних боях сорок первого года. Я видела, какую боль причиняла Михаилу Емельяновичу Вайцеховскому каждая потеря.   Редели роты и батальоны, в каждом бою выходили из строя коммунисты. Заменяя раненых и погибших, вливались в ряды партии новые бойцы. В ту осень стала коммунистом и я.   А потом меня перевели в санчасть полка. Полковник Вайцеховский сдержал свое слово.

Савельева Л. М., гвардии старшина, санинструктор разведроты.

«В семье разведчиков» Л. М. Савельева (Бухалина) санинструктор разведывательной роты

Я перевязывала раненого, когда рядом разорвался снаряд. Осколок впился мне в грудь. Это случилось 8 июля 1942 года в бою у деревни Николаевка.

Лечилась я в Тамбове. В полк вернулась лишь через четыре месяца, 6 ноября. К этому времени он был преобразован во 2-ю гвардейскую механизированную бригаду. Меня назначили санинструктором разведывательной роты.

Командовал ею тогда гвардии старший лейтенант Емельян Лишенко, его заместителем по политической части был гвардии старший лейтенант Михаил Сперанский.

Когда я пришла в землянку разведчиков, они пели песню. Хорошо пели, задушевно:

Бьется в тесной печурке огонь…

Крепкие, загорелые, с мужественными лицами, разведчики были какими-то домашними. Глаза у всех задумчивые… Видно, каждый вспоминал в этот момент свой дом, родных.

Здесь были Евгений Андрианов, Александр Сорокалетов, Константин Тарасов, Жак Макаев, Александр Сахаров, Владимир Богданов, Алексей Веденеев, другие гвардейцы. Я быстро подружилась с ними.

Вскоре началось наступление наших войск под Сталинградом, и у разведчиков было много работы.

Хорошо запомнился мне бой за станицу Боковскую. Она была взята дружным штурмом гвардейцев-воронежцев. Потом нам пришлось два дня держать круговую оборону, отбивать бесчисленные атаки фашистов. Немецкие самолеты бомбили непрерывно.

Однажды было так. Только мы уселись обедать на втором этаже небольшого домика, как появились «юнкерсы». Лишенко (он уже был капитаном) приказал всем выйти из дома. Я спряталась в канаве, остальные тоже нашли укрытия. С неба посыпались бомбы. Одна из них угодила в дом, где мы только что были. Вместе с домом пропала и наша каша…

После бомбежки местные жители сообщили гвардии капитану Лишенко, что сигналы фашистским самолетам подавал предатель. Его поймали. Гад был расстрелян перед строем разведчиков.

Когда наша рота вела бой за хутор Астахов и за поселок совхоза, мне довелось участвовать в операции по окружению группы фашистов. В плен мы захватили сорок гитлеровцев. Я впервые видела пленных врагов. Они стояли перед нами двумя шеренгами. Усталые, неряшливо одетые, какие-то слинявшие, они простуженными голосами твердили: «Гитлер капут».

— Да неужели капут? — притворно удивляясь, переспрашивали разведчики.

— Капут, капут! — подтверждали фашисты.

Из сообщений по радио мы уже знали, что группировка Паулюса окружена и под ударами наших войск тает изо дня в день. Знали об этом и враги.

19 декабря мы участвовали в бою за станицу Верхне-Обливскую. Разведку возглавлял Белоногов. Мы на машинах чуть не влетели к немцам. Свернули в совхоз «Светоч» и здесь завязали бой. Гитлеровцы отчаянно сопротивлялись и спустя некоторое время обрушили на нас бомбовые удары своей авиации. Один из налётов, 23 декабря, был особенно сильным. Было много убитых и раненых. Погиб доктор И. С. Разин, был ранен разведчик Василий Новиков. Я еле успевала делать перевязки.

Через два дня был тяжелый бой под станцией Чепурной. Непрерывно сменяясь, группы вражеских самолетов бомбили нас в открытом поле. 26 декабря бригада освободила хутор Лесной.

Новый, 1943 год мы встретили под Верхне-Обливской. Ночью подняли тосты, а на рассвете пошли в атаку. С ходу форсировав какую-то речушку, закрепились на окраине села. Бой был упорным и кровопролитным. В нашей роте из 76 человек в строю осталось 14. У меня опять было много работы… В этой схватке особенно отличились артиллеристы Леонида Рощина, друга Е. Я. Лишенко.

8 января мы прощались с гвардии капитаном Емельяном Яковлевичем Лишенко. Он был назначен командиром 3-го мотострелкового батальона. Расставание было грустным. Разведчики были очень привязаны к этому смелому и умному командиру, любили его за веселый нрав, доброту, умение найти выход из самого трудного положения,

25 января у нас был праздник: приехал заместитель командира корпуса гвардии полковник К. И. Филяшкин и вручил бригаде гвардейское знамя. Был митинг. Потом нам вручали награды. Я получила орден Красной Звезды. Вместе с другими подразделениями разведчики участвовали в торжественном параде и, кажется, никогда так четко не чеканили шаг. Даже комбат Лишенко позавидовал нам. Он от души поздравлял с наградами старых друзей, говорил, что скучает о разведчиках.

1 февраля ходили в разведку на хутор Суходол. Группу возглавлял Тужиков. В завязавшемся бою верх взяли гвардейцы: на второй день они овладели селом Верхняя Дуванка. Но ночью фашисты окружили село: немецкие танки прорвались в наше расположение. Выручили артиллеристы Рощина. Сам он был ранен в руку, но продолжал руководить боем. Нам удалось отбить атаку вpaга и по заснеженной балке выбраться из окружение.

Наступление продолжалось, вот краткие дневниковые записи того периода:

«9 февраля. Идем на Манчипур. Сильный обстрел. Погиб Куприенко, адъютант гвардии полковника Худякова.

10 февраля. Ведем бой за высоты.

11 февраля. Ходили в разведку к шахте имени Ворошилова.

12 февраля. Атака немецких танков. Залпы «катюш» остановили врага.

13 февраля. Стоим в обороне в Челюскине. Немцы ведут непрерывный огонь. Ребята несколько раз ходили в разведку.

14 февраля. Боевая задача — взять шахту имени Ворошилова. Разведрота входит в состав головной походной заставы. Продвижение идет успешно. Фашисты в беспорядке отступают».

25 февраля мы получили задачу выяснить обстановку в районе деревни Юрьевка. Нас — пять человек. Возглавляет группу гвардии старший сержант Алексей Веденеев. В белых маскировочных халатах мы незаметно пробрались по балке и куст арнику к сараям.

— Немцы! — вдруг крикнул Миша Котомкин. И тут же прогремел выстрел. Веденеев, шедший впереди, упал. Я бросилась к нему. Пуля попала Алексею в голову, он умирал. В отчаянии я не знала, что предпринять, и беспомощно огляделась вокруг. В нескольких шагах от себя я увидела целившегося немецкого солдата. Но фашист не успел выстрелить: кто-то из разведчиков срезал его автоматной очередью.

Отстреливаясь, мы ползком уходили назад. Над головой свистели пули. С большим трудом наша группа оторвалась от противника.

Максим Карюков погиб в боях недалеко от села Лески Курской области (сейчас это территория Белгородской области) в один день с командиром Воронежского добровольческого полка Михаилом Вайцеховским.

Его внук, Владимир Карюков, выяснил,  где находится братская могила, в которой похоронен его дедушка. Оказалось, что его имени на памятнике не было. Воронежец исправил эту несправедливость. На могиле установили дополнительную плиту с именем фронтовика Максима Карюкова и его однополчан.

Сазонов И. Ф., гвардии подполковник

«Память сердца» И.Ф. Сазонов командир пулеметного взвода, Тамбовское пехотное училище

Окончено военное училище. С лейтенантскими кубиками в петлицах мы, несколько выпускников, прибыли в Воронежский полк. Я и мой земляк из Елань-Коленовского района Володя Трефилов были назначены командирами взводов в пулеметную роту капитана Ф. И. Монахова.

Как сейчас помню своих первых подчиненных, стоящих в строю с частями «максима» за плечами во главе с командирами расчетов старшим сержантом Чижковым и сержантом Вересовым. Все это были пожилые люди. Уж не знаю, чему я успел их научить за короткое пребывание в Сосновке, но убежден, что сам многое почерпнул от этих умудренных жизнью коммунистов-добровольцев.

На учебном поле под Сосновкой я впервые встретил полковника М. Е. Вайцеховского. Появление командира полка мы с Володей Трефиловым ознаменовали излишне громкими командами, подчеркнутым усердием в выполнении своих служебных обязанностей. Полковник некоторое время наблюдал за нами издали, а потом подошел ближе. Мы увидели пожилого человека крепкого телосложения. Его подтянутую фигуру плотно облегала гимнастерка со знаками различия войск НКВД и двумя орденами Красного Знамени на груди. Нахмуренные брови, проницательный взгляд придавали его мужественному лицу суровое выражение. Мы с Володей немного растерялись при виде Вайцеховского и отдали рапорт не так лихо, как хотелось.

Командир полка немного побыл у нас, поговорил с бойцами, а на прощание сказал:

— Ну, земляки-лейтенанты, вижу, что к делу относитесь старательно. Однако не следует увлекаться перебежками. Учите бойцов умело выбирать позиции, быстро окапываться, определять расстояние до целей.

Никогда не забыть того торжественного дня, когда полку вручали знамя и включали его в состав 100-й стрелковой дивизии. Командир отделения моего взвода старший сержант Николай Чижков выступил на митинге.

— От имени пулеметчиков,— сказал он, — я заверяю командование дивизии в том, что мы не пощадим своей жизни для полного разгрома врага. Мы высоко понесем это знамя по полям сражений, до полной победы над фашистскими захватчиками.

Через несколько дней мы выехала на фронт.

Утром 18 сентября 1941 года эшелон третьего батальона остановился на станции Малиновка. Было солнечное утро. Внезапно появились два «мессершмитта» и начали обстреливать эшелон. Это была наша первая стычка с врагом. К такому случаю мы все готовились, представляли, как надо действовать, но на практике получалось не очень организованно, много было суеты.

Первый заход у немцев был неудачным: очереди пронеслись мимо. Пока фашисты разворачивались для нового захода, мы успели прийти в себя. Старший сержант Чижков, стоявший дежурным у пулемета, приспособленного для стрельбы по воздушным целям, быстро развернул его. Когда истребители снова атаковали эшелон на бреющем полете, Чижков поймал врага в перекрестие прицела и в нужный момент нажал на спуск. «Мессер», накренившись, понесся к земле и врезался в сарай неподалеку от станции. Второй поспешил удалиться. Это был первый смертоносный выстрел бойцов моего взвода по врагу. Воронежцы ликовали. Еще бы! Уже на пути к фронту сбит самолет!

Закончив разгрузку, батальон прибыл в полк, расположившийся в лесу в районе города Лебедина. Нас встретил полковник Вайцеховский. Выслушав рапорт комбата, он вызвал из строя старшего сержанта Николая Чижкова и объявил благодарность за отличное выполнение боевого задания.

Из Лебедина двинулись к Ромнам. С вечера 22 сентября мой взвод совместно с одной из стрелковых рот занял оборону на окраине деревни Коровницы Недригайловского района Сумской области. Два пулеметных отделения окопались на небольшом возвышении около домов. Справа легко и привольно несла свои воды река Сула. Слева и впереди расстилалось поле, примыкавшее к деревне.

Утром 23 сентября противник начал артиллерийскую подготовку. Одновременно над Коровницами все время кружил самолет-корректировщик. Наша позиция была не очень заметной, и артиллерийскому обстрелу не подверглась. Снаряды, издавая непривычный для нас вой, пролетали почти над головой и рвались где-то позади. Однако и нас противник не забыл. Несколько снарядов ухнуло на позициях пулеметчиков. Началась атака. Когда фашисты подошли на расстояние прицельного огня, заработали пулеметы. Метко стрелял расчет Николая Чижкова. Четкие короткие очереди опустошали ряды фашистов. Враг вынужден был залечь. Бой переместился левее.

Но вот атака снова возобновилась. В деревню ворвались танки. Два из них пошли в направлении пулемета Чижкова. До наших позиций танки не дошли: в борьбу с ними вступила наша артиллерия. Но в этой короткой схватке Николай Петрович Чижков погиб. Отважный пулеметчик, открывший боевой счет нашего взвода, открыл и список потерь…

Вскоре поступил приказ отойти к лесу. С большим трудом нам удалось вытащить пулеметы и тело погибшего товарища.

Моему взводу, входившему в состав прикрытия, пришлась вести неравный бой, Я был ранен, командир пулеметного отделения сержант Вересов тоже. В исключительно тяжелых условиях пулеметчики, возглавляемые теперь старшиной роты, фамилию которого я не помню, сдерживали натиск врага. Они вытащили меня и сержанта Bepecoвa с поля боя и, прикрывая oгнем пулемета, стоявшего на той же повозке, отошли к лесу. Вскоре мы были в медсанбате.

«У родного порога» И.Т. Быковский стрелок

В декабре 1941 года Воронежский добровольческий полк выбил фашистов со станции Хомутово и двигался к станции Верховье. Когда я узнал, что на нашем пути лежит село Среднее, сердце учащенно забилось.   Не часто случается, чтобы фронтовые дороги привели солдата к родному порогу. А у меня случилось именно так. На орловщине я провел детство. А в Среднем жила моя бабушка Евдокия Терентьевна, другие родственники. Как они там? Живы ли?   Узнав, что я родом из Среднего, комбат капитан В.А. Петров сказал:   — Это очень кстати: пойдешь в разведку. Дорогу знаешь, подобраться к селу незаметно сумеешь. А в селе родственники помогут разобраться в обстановке.   Василий Александрович распорядился дать мне санную упряжку и двух помощников — Илью Аристова и Ивана Астахова. В середине ночи мы тронулись в путь.   От Хомутова до Среднего — километров пять. Через час мы были уже около села. Остановились в лощине, где я не раз бывал с ребятами в ночном. Привязали лошадей к единственному уцелевшему дереву, а сами по глубокому снегу двинулись к околице.   Среднее — село большое, в нем было около тысячи домов и у каждого дома — сад, Но теперь домов стало меньше, а сады поредели. Я это сразу заметил.   На окраине стоят особняком два десятка домов. Среди них и хата бабушки под соломенной крышей. Осторожно, чтобы не встревожить собак, держа оружие наизготовку, направились к ней.   Вокруг тишина. Видно, мороз загнал в тепло всех фашистов и собак. Когда до дома осталось метров сто, оставили в сугробе Астахова: в случае чего он должен подать сигнал тревоги и прикрыть нас с Аристовым огнем. В сорока метрах от дома остался с такой же задачей Аристов.   Дальше я двинулся один. Подполз к сараю, прислушался. Тихо. Стучать нельзя: а вдруг в доме немцы? Перелез через забор и подобрался к окошку с другой стороны двора. В окошке мелькнул слабый свет. Прильнул я к стеклу, но ничего не увидел. И решил, что бабушка в доме одна: наверное, спозаранку взялась растапливать печь.   Осторожно нажал на дверь — она бесшумно открылась. В сенцах никого. Открываю левой рукой дверь в хату, в правой держу гранату.   Бабушка действительно растапливала печь. На скрип двери она испуганно обернулась. В темноте комнаты, освещенной лишь огнем из печи, она меня не узнала. Пришлось назваться. Моя семидесятилетняя бабушка ахнула от неожиданности, кинулась обнимать, потом заплакала.   — Не плачь, бабушка, скажи лучше скорее, есть ли в селе немцы.   — Есть, миленький, есть, на Низах скопились.   Я помнил, что Низами называлась низина в центре села.   — А в нашем поселке нет ни одного, — продолжала бабушка, — ушли на Низы еще с вечера.   У меня сразу — гора с плен. Значит, можно осмотреться, спокойно обдумать дальнейшие действия.   Выхожу на двор, зову Аристова, посылаю его за Астаховым.   Обсудив обстановку, решили, что я останусь, а Иван с Ильей быстро вернутся в Хомутово и доложат комбату о результатах разведки. Тем временем я через бабушку и знакомых соберу более точные сведения о противнике.   Примерно в два часа утра в бабушкиной хате появился капитан Петров с группой бойцов и командиров. Здесь уже были жители из разных концов села: Ульяна Боковекая, Екатерина Ильюшина, другие женщины. Комбат получил исчерпывающую информацию о силах и расположении противника.   Батальон развернулся в боевые порядки, охватил село полукольцом. В четыре часа в небе вспыхнула красная ракета, и роты пошли в атаку. Враги не ждали нашего появления и оказались в кольце. Почти никакого сопротивления они не оказали, каждый думал лишь о том, как спастись. Нам достались богатые трофеи: машины, орудия, минометы, пулеметы. Лишь немногие немцы сумели удрать на станцию Верховье.   Так мне довелось освобождать родное село, бить оккупантов у порога отцовского дома. Было это в ту пору, когда наша армия начала историческое контрнаступление под Москвой. И хотя наш полк действовал на самом левом фланге наступающей группировки, гвардейцы-воронежцы внесли свой вклад в разгром врага.

Давыдов И. С., гвардии майор.

«На берегах Хорола» И.С.Давыдов командир стрелковой роты

В районе Лебедина сложилась невыгодная для наших войск обстановка. Под напором превосходящих сил противника дивизия отходила на левый берег реки Псёл. Воронежский полк находился в арьергарде. В полку эту роль выполнял 1-й стрелковый батальон под командованием капитана Василия Александровича Петрова.

3-я стрелковая рота, которой я тогда командовал, находилась в боевом охранении на высотах в пяти-шести километрах западнее Сакунихи. 23 сентября 1941 года, когда полк начал отходить на новые позиции, комбат приказал мне остаться с ротой на месте и как можно дольше задерживать противника, чтобы выиграть время для отхода полка и организации обороны на новом рубеже.

Задача была почетной и ответственной. Не только батальон и полк, но и вся дивизия уходили на восток, а мы, полсотни бойцов и командиров, должны были любой ценой обеспечить их отход.

Политрук роты Федор Михайлович Хренов побеседовал с бойцами и командирами, объяснил им обстановку и боевую задачу. Все заявили, что не пожалеют ни сил, ни крови своей, чтобы обеспечить планомерный отход других подразделений на новые позиции. Мы не сомневались, что сумеем успешно выполнить задачу.

Рота хорошо показала себя в предыдущих схватках с фашистами.

Рота занимала оборону на выгодных высотах, с хорошим обзором местности. Для усиления нам были приданы два взвода пулеметной роты. Пока противник но появлялся, бойцы не теряли зря времени, стремясь глубже зарыться в землю. Каждый окоп тщательно маскировался. Политрук Ф. М. Хренов и парторг роты Е. Н. Шульгин обходили расчеты и отделения, еще и еще раз напоминали о необходимости как можно лучше подготовиться к встрече врага.

Сгустились сумерки. Утомленные бойцы расположились на отдых. Вперед выдвинулось боевое охранение, заняли свои посты наблюдатели. Рота была готова встретить фашистов.

Но вот в восьмом часу вечера мне доложили, что мост через реку Хорол взорван. Теперь мы оказались полностью отрезанными от главных сил батальона и полка. Стало окончательно ясно, что уже никто не придет нам на помощь, что мы можем рассчитывать только на свои силы. Усилили наблюдение. Более надежно прикрыли фланги. Мы с политруком не спали всю ночь. Она прошла в тревожном ожидании.

Фашисты появились к исходу второго дня нашего пребывания на высотах. Их было не менее батальона. Шли они без всякой осторожности, видимо полагая, что на этой стороне реки не осталось советских подразделений.

Когда гитлеровцы подошли на прицельный ружейный выстрел, я приказал открыть огонь из всех видов оружия. Это ошеломило врага. В рядах фашистов возникло замешательство, потом паника. Немцы бросились бежать. Им вслед гремели пулеметные очереди, меткие одиночные выстрелы гвардейцев.

Поняв, что наткнулись на хорошо замаскированную оборону, фашисты решили обойти нас с флангов. Особенно удобным для такого маневра был неглубокий овраг с редким кустарником, пролегавший на левом фланге роты и тянувшийся до самого Хорола. Но мы предвидели такой маневр гитлеровцев и заранее выдвинули к оврагу 3-й взвод лейтенанта Н. А. Степанова с двумя станковыми пулеметами взвода младшего лейтенанта В. Ф. Логачева.

Когда фашисты двинулись к реке по оврагу, Степанов подпустил их на четыреста метров и открыл огонь. Зажатые между откосов оврага, гитлеровцы не могли укрыться. Не менее двухсот их осталось на поле боя. Лишь некоторым гитлеровцам удалось спрятаться в складках местности и уползти назад. Решающую роль в успехе этого боя сыграли расчеты станковых пулеметов, поставленные на выгодные позиции, и инициативные действия лейтенанта Степанова.

Враг озверел. Две неудачи заставили его быть осторожным и хитрым. В бой были введены свежие силы. На наши позиции обрушился минометный и пулеметный огонь. Немецкая пехота стала обходить нас с обоих флангов.

Обстановка была сложной, роте грозила гибель. Но к этому времени мы уже выполнили свою задачу и имели право отходить за Хорол. Посоветовавшись с Хреновым, решили постепенно оттягивать взводы к реке.

Для обеспечения переправы была создана специальная группа во главе со старшиной роты С. А. Федотовым. Я хорошо знал Сергея Андреевича. Член партии с 1927 года, он многие годы трудился на заводе имени Дзержинского и пользовался большим авторитетом. Отважным бойцом показал себя Федотов и на фронте. Незадолго до описываемых событий, 23 сентября, он вместе с бойцами Н. Богатыревым, П. Семеновым, И. Груновым, А. Черкасовым и другими настиг немецкий обоз с боеприпасами и захватил его.

Получив задачу, Федотов отправился к реке. Под его руководством бойцы собрали подручные переправочные средства: створки ворот, куски заборов, сухие бревна и даже раздобыли крохотную лодку-плоскодонку. В первую очередь на восточный берег были переправлены раненые и бойцы, не умевшие плавать. Затем на ту сторону перебрались пулеметчики взвода лейтенанта М. Г. Хожайнова. Они должны были занять оборону на восточному берегу Хорола и прикрывать переправу основных сил роты. Тем временем другие взводы отбивались от наседавших со всех сторон фашистов, не подпускали их близко к берегу.

Неоценимую роль сыграла взаимная помощь взводов, отделений и отдельных бойцов. Прикрывая друг друга огнем, обеспечивая в первую очередь отход раненых, гвардейцы бились мужественно и бесстрашно. Пример подавали коммунисты во главе с парторгом роты Е. Н. Шульгиным.

Последним подошел к берегу взвод лейтенанта Степанова. Фашисты уже приблизились к переправе и держали ее под фланговым пулеметным огнем. Став в лодку, которая едва удерживала двух человек, мы с политруком Хреновым, держась за сваи разрушенного моста, в какой-то степени прикрывавшие нас от пуль, стали продвигаться к восточному берегу. Но посредине реки лодка качнулась, и сильное течение вырвало ее у нас из-под ног. Помогая друг другу, держась за скользкие бревна, мы с трудом перебрались на противоположный берег.

Наступила ночь. Мы немного отдохнули, подсчитали людей и боеприпасы. Потери в людях были незначительными, но патронов почти не осталось.

Через час рота двигалась ускоренным шагом, надеясь догнать батальон. Далеко справа и слева гремел бой, в небе полыхало зарево. Видно, фашисты прорвались на соседних участках. М чувствовал, чо стались далеко в тылу врага, и торопились.

За ночь отмахали километров сорок пять, но ни своих, ни немцев не встретили. На рассвете, когда усталость буквально валила с ног, решили остановиться на дневку у большой скирды соломы. Наблюдатели заняли свои места, тщательно замаскировались. Остальные бойцы зарылись в солому и тут же уснули. Мы с Федором Михайловичем отдыхали по очереди.

Дневка прошла благополучно. С наступлением темноты снова двинулись на восток. Четверо суток продолжался этот трудный марш. Наконец мы присоединились к своим…

Командир дивизии генерал И. Н. Руссиянов дал высокую оценку действиям 4-го Воронежского полка, выполнявшего трудную задачу в арьергардных боях. В какой-то степени это оценка действий и 3-й роты. На берегах Хорола мы основательно потрепали фашистов и задержали их продвижение на нашем участке почти на двое суток.

«Горжусь, что был «Воронежцем» И.Н.Лесик командир взвода санитаров-носильщиков

Когда меня спрашивают, в каких частях находился я в годы Великой Отечественной войны, я с гордостью отвечаю:   — В Воронежском добровольческом коммунистическом полку.   А между тем родился я далеко от воронежской земли, на Кубани. В конце июня 1941 года, через три дня после начала войны, окончил фельдшерскую школу в Краснодаре и вместе с группой выпускников добровольно ушел на фронт. Воевал под Смоленском, испытал горечь отступления, побывал в окружении — словом, полной мерой хлебнул горя первых, самых суровых и тяжелых недель войны.   На формировочном пункте в Липецке меня направили в Сомово, где обучались бойцы (вновь организованного Воронежского добровольческого стрелкового полка. Узнав, что я уже побывал в боях, старший врач полка Анатолий Афанасьевич Трущенко долго расспрашивал о том, как была организована медико-санитарная служба в тех частях, еде я служил, с чем приходится встречаться медицинскому работнику в боевых условиях. Считая свой опыт слишком небольшим для обобщения и рекомендаций, я был немногословен.   — Ты не стесняйся, пожалуйста, — убеждал меня Трущенко. — Для нас, необстрелянных, важна каждая мелочь, каждая деталь фронтовой жизни. Мы должны учиться на опыте бывалых людей.   И он внимательно выслушивал «бывалого» человека, которому в то время едва исполнилось девятнадцать лет. Думаю, однако, что мой фронтовой опыт, каким бы малым он ни был, все-таки пригодился. Во взводе санитаров-носильщиков, куда меня назначили командиром, я постарался показать все, что успел увидеть и узнать. Но и сам многому научился, особенно у старшего фельдшера полка Ивана Дмитриевича Писарева. Широколицый, немного рябоватый, плотный, он уверенно двигался по лагерю, и его глаза видели даже малейшие нарушения санитарных правил.   — А это что? — как будто спокойно, но необычно внушительно спрашивал Иван Дмитриевич, и его рука тянулась в сторону прикрытого куском марли хлеба на стеллаже, уже требовавшем мытья.   Старшиной санитарной роты был Сергей Лавров — невысокий курносый балагур, человек веселый и общительный. Интересными людьми оказались санитары: Требунских — отец семерых детей, шутник Семенихин, серьезный и дельный Василий Иголкин, тихий повар Кокин. Обо всех и не расскажешь.   Учеба в лагерях под Сомовом окончилась. Полк начал свой боевой путь. Получил боевое крещение под Сакунихой и взвод санитаров-носильщиков.   Наши медики отличились уже в первых боях. Только в бою под селом Грунь санитарный инструктор Глеб Томашевский вынес с поля боя восемь раненых вместе с оружием. Военфельдшер Фархад Керимов, защищая раненых, убил двенадцать вражеских солдат, а остальных обратил в бегство. За этот подвиг он был награжден — первым среди медиков по всей дивизии — орденом Красного Знамени. Не покидал передовой, считая ее своим обычным постом, фельдшер Василий Сидоренко.   В Клиновце мы занимались санобработкой личного состава полка. Делали это крайне неумело, нередко сжигали в русских печах не только обмундирование, но и шинели. Ох, и влетало же нам за это от хозяйственников! Но в полку не было ни одного случая заболевания сыпным тифом.   Новый, 1942 год встретили в походе. Преследуя отступающего из-под Ельца и Ливен противника, мы были отрезаны от основных сил дивизии. Однако панике не поддались, всю ночь неустанно шли на восток и к утру соединились со своими частями.   В январе под Щиграми погиб младший врач полка Владимир Вебер. Командира санитарной роты М. В. Вайсберга эвакуировали в это время в тыловой госпиталь, а Анатолий Афанасьевич Трущенко вместе с Иваном Дмитриевичем Писаревым были в отъезде, Санитарная рота осиротела.   На должность младшего врача в полк прибыл Вахаб Абдусалямович Абдусалямов, который вскоре стал любимцем санроты. Вслед за ним из Воронежа приехали еще два молодых врача. Один из них, невысокий крепыш с крупными чертами лица и окающим голосом, Иван Степанович Розин, был назначен командиром санитарной роты, а второй — молодой худощавый Игорь Дмитриевич Боенко — занял место Владимира Вебера. Новые врачи не имели опыта, но привезли с собой молодой задор, желание знать и учиться и успешно постигали сложную науку военной службы.   Иван Степанович Розин сильно укрепил дисциплину в роте. Игорь Дмитриевич Боенко занялся работой сугубо профилактической — организовал санобработку, сконструировав вместе с санинструкторами Василием Иголкиным и Александром Хрипуновым походную дезинфекционную камеру из пустой бензиновой бочки.   …Много лет прошло с тех пор. Вспоминая те дни, я подчас думаю: чего только не бывало на войне! И трагическое, и грустное, и смешное.   Вместе с доктором Вебером ехали мы однажды на санях на передовую за ранеными. Это было в декабре 1941 года в районе Тербунов. Вдруг в открытом поле, где не было никаких укрытий, услышали мы позади себя непонятный рев. Оглянувшись, увидели, что на небольшой высоте, чуть не задевая колесами снег, нас догоняет огромный самолет. Мы выскочили из саней и залегли в снегу. Закружился, завихрился снег…   — Смотрите, он что-то бросил! — закричал наш ездовой Семенихин.   Действительно, из брюха самолета вывалился и упал неподалеку от нас огромный тюк. «Бомба», — мелькнуло в голове. Но разрыва не последовало. Уже затих шум самолета-громадины, а мы все никак не решались подойти к чернеющему на снегу предмету. А когда подошли, обнаружили, что в тюке находятся консервные банки, пакеты с сыром, хлеб в целлофановых мешочках, круги колбасы.   — Понятно, — сказал Вебер. — Летчик подумал, что мы из тех немецких частей, которые бродят между Ельцом и Ливнами в окружении. Ну что ж, он не ошибся: его посылку получил тоже немец, но только не фашист, а воронежец — доброволец.   …В санчасть толка из батальона пришел Василий Сидоренко. На голове его вместо пилотки был пуховый платок. Правая щека угрожающе раздулась.   — Люди добрые, — плачущим голосом, хотя и стараясь казаться веселым, взмолился Сидоренко, — помогите: выдерите ради бога этот проклятый зуб… Две ночи из-за него не сплю.   Так получилось, что больной зуб у Сидоренко пришлось вырывать мне. Сделал я это, скажем прямо, довольно грубо и нумел: ве-таки я был фельдшером, а не зубным врачом. Сидоренко тут же, под деревом, где производилась операция, мгновенно заснул. Стоял жаркий июльский полдень. И в это время на Марьино-Николаевку, где расположилась временно наша санчасть, налетели «юнкерсы». Мы юркнули в щели, наспех отрытые в саду. Грохот бомб разрывал барабанные перепонки. Отрывисто стреляли зенитки. Сидя в укрытии, я с беспокойством думал о Сидоренко: где он, успел ли спрятаться? А он, оказывается, преспокойно спал под деревом. Вечером, когда Василия наконец растолкали, он долго не мог понять, почему так поредел сад, кто взрыл вокруг землю… Когда ему сказали, что он проспал бомбежку, не поверил:   — Бросьте разыгрывать! Никакой бомбежки не было.   …При наступлении на деревню Старица один из взводов 2-го стрелкового батальона так увлекся преследованием неприятеля, что не заметил, как оторвался от основных сил. Командир этого взвода, младший лейтенант (забыл его фамилию, но отчетливо помню лицо с юношеским рыжим пушком и пухлыми губам), был схвачен немцами, которые внезапно выскочили из-за хаты. Тут же под окнами его расстреляли: какой-то офицер выстрелил из пистолета в голову. Младший лейтенант так и остался лежать на снегу в луже крови. Но ночью он очнулся. Прислушался: где-то вдалеке лаяла собака, раздавались выстрелы… А из хаты доносилась немецкая речь. Надо было действовать. Раненый с трудом заполз на чердак и затаился там, пригревшись у теплой трубы. Утром наши подразделения потеснили немцев к центру Старицы — и младший лейтенант оказался у своих.   Мне пришлось оказывать ему первую помощь. Пуля прошла на несколько миллиметров ниже височной кости, к счастью не задев крупных сосудов и не повредив мозг.   …Под Жилым, когда полк был выведен на отдых, в санчасти стал выходить небольшой по размерам, но больно кусающий листок с карикатурами и эпиграммами — «Окно сатиры». Я уж не помню, кто рисовал карикатуры, но знаю, что автором эпиграмм был наш юный доктор Боенко.   — Не дай бог попасть в это ядовитое «Окно», — в ужасе признавался мне Василий Иголкин, который за что-то стал героем очередного выпуска сатирического листка. — Так сердито меня еще никто не критиковал. Правду говорят, что у тощих людей всегда много желчи, — смеялся Василий, но не слишком обижался: видимо, потому, что автор эпиграмм не щадил и себя. Как-то он изобразил в «Окне сатиры» и свои неудачи е доле наведения порядка на пищеблоке.   Все эти отрывочные воспоминания очень дороги мне… Они воскрешают в памяти близких людей, боевых друзей и товарищей, многих из которых уже нет в живых.