ВОРОНЕЖСКИЙ ДОБРОВОЛЬЧЕСКИЙ КОММУНИСТИЧЕСКИЙ ПОЛК

«Горжусь, что был «Воронежцем» И.Н.Лесик командир взвода санитаров-носильщиков

Когда меня спрашивают, в каких частях находился я в годы Великой Отечественной войны, я с гордостью отвечаю:   — В Воронежском добровольческом коммунистическом полку.   А между тем родился я далеко от воронежской земли, на Кубани. В конце июня 1941 года, через три дня после начала войны, окончил фельдшерскую школу в Краснодаре и вместе с группой выпускников добровольно ушел на фронт. Воевал под Смоленском, испытал горечь отступления, побывал в окружении — словом, полной мерой хлебнул горя первых, самых суровых и тяжелых недель войны.   На формировочном пункте в Липецке меня направили в Сомово, где обучались бойцы (вновь организованного Воронежского добровольческого стрелкового полка. Узнав, что я уже побывал в боях, старший врач полка Анатолий Афанасьевич Трущенко долго расспрашивал о том, как была организована медико-санитарная служба в тех частях, еде я служил, с чем приходится встречаться медицинскому работнику в боевых условиях. Считая свой опыт слишком небольшим для обобщения и рекомендаций, я был немногословен.   — Ты не стесняйся, пожалуйста, — убеждал меня Трущенко. — Для нас, необстрелянных, важна каждая мелочь, каждая деталь фронтовой жизни. Мы должны учиться на опыте бывалых людей.   И он внимательно выслушивал «бывалого» человека, которому в то время едва исполнилось девятнадцать лет. Думаю, однако, что мой фронтовой опыт, каким бы малым он ни был, все-таки пригодился. Во взводе санитаров-носильщиков, куда меня назначили командиром, я постарался показать все, что успел увидеть и узнать. Но и сам многому научился, особенно у старшего фельдшера полка Ивана Дмитриевича Писарева. Широколицый, немного рябоватый, плотный, он уверенно двигался по лагерю, и его глаза видели даже малейшие нарушения санитарных правил.   — А это что? — как будто спокойно, но необычно внушительно спрашивал Иван Дмитриевич, и его рука тянулась в сторону прикрытого куском марли хлеба на стеллаже, уже требовавшем мытья.   Старшиной санитарной роты был Сергей Лавров — невысокий курносый балагур, человек веселый и общительный. Интересными людьми оказались санитары: Требунских — отец семерых детей, шутник Семенихин, серьезный и дельный Василий Иголкин, тихий повар Кокин. Обо всех и не расскажешь.   Учеба в лагерях под Сомовом окончилась. Полк начал свой боевой путь. Получил боевое крещение под Сакунихой и взвод санитаров-носильщиков.   Наши медики отличились уже в первых боях. Только в бою под селом Грунь санитарный инструктор Глеб Томашевский вынес с поля боя восемь раненых вместе с оружием. Военфельдшер Фархад Керимов, защищая раненых, убил двенадцать вражеских солдат, а остальных обратил в бегство. За этот подвиг он был награжден — первым среди медиков по всей дивизии — орденом Красного Знамени. Не покидал передовой, считая ее своим обычным постом, фельдшер Василий Сидоренко.   В Клиновце мы занимались санобработкой личного состава полка. Делали это крайне неумело, нередко сжигали в русских печах не только обмундирование, но и шинели. Ох, и влетало же нам за это от хозяйственников! Но в полку не было ни одного случая заболевания сыпным тифом.   Новый, 1942 год встретили в походе. Преследуя отступающего из-под Ельца и Ливен противника, мы были отрезаны от основных сил дивизии. Однако панике не поддались, всю ночь неустанно шли на восток и к утру соединились со своими частями.   В январе под Щиграми погиб младший врач полка Владимир Вебер. Командира санитарной роты М. В. Вайсберга эвакуировали в это время в тыловой госпиталь, а Анатолий Афанасьевич Трущенко вместе с Иваном Дмитриевичем Писаревым были в отъезде, Санитарная рота осиротела.   На должность младшего врача в полк прибыл Вахаб Абдусалямович Абдусалямов, который вскоре стал любимцем санроты. Вслед за ним из Воронежа приехали еще два молодых врача. Один из них, невысокий крепыш с крупными чертами лица и окающим голосом, Иван Степанович Розин, был назначен командиром санитарной роты, а второй — молодой худощавый Игорь Дмитриевич Боенко — занял место Владимира Вебера. Новые врачи не имели опыта, но привезли с собой молодой задор, желание знать и учиться и успешно постигали сложную науку военной службы.   Иван Степанович Розин сильно укрепил дисциплину в роте. Игорь Дмитриевич Боенко занялся работой сугубо профилактической — организовал санобработку, сконструировав вместе с санинструкторами Василием Иголкиным и Александром Хрипуновым походную дезинфекционную камеру из пустой бензиновой бочки.   …Много лет прошло с тех пор. Вспоминая те дни, я подчас думаю: чего только не бывало на войне! И трагическое, и грустное, и смешное.   Вместе с доктором Вебером ехали мы однажды на санях на передовую за ранеными. Это было в декабре 1941 года в районе Тербунов. Вдруг в открытом поле, где не было никаких укрытий, услышали мы позади себя непонятный рев. Оглянувшись, увидели, что на небольшой высоте, чуть не задевая колесами снег, нас догоняет огромный самолет. Мы выскочили из саней и залегли в снегу. Закружился, завихрился снег…   — Смотрите, он что-то бросил! — закричал наш ездовой Семенихин.   Действительно, из брюха самолета вывалился и упал неподалеку от нас огромный тюк. «Бомба», — мелькнуло в голове. Но разрыва не последовало. Уже затих шум самолета-громадины, а мы все никак не решались подойти к чернеющему на снегу предмету. А когда подошли, обнаружили, что в тюке находятся консервные банки, пакеты с сыром, хлеб в целлофановых мешочках, круги колбасы.   — Понятно, — сказал Вебер. — Летчик подумал, что мы из тех немецких частей, которые бродят между Ельцом и Ливнами в окружении. Ну что ж, он не ошибся: его посылку получил тоже немец, но только не фашист, а воронежец — доброволец.   …В санчасть толка из батальона пришел Василий Сидоренко. На голове его вместо пилотки был пуховый платок. Правая щека угрожающе раздулась.   — Люди добрые, — плачущим голосом, хотя и стараясь казаться веселым, взмолился Сидоренко, — помогите: выдерите ради бога этот проклятый зуб… Две ночи из-за него не сплю.   Так получилось, что больной зуб у Сидоренко пришлось вырывать мне. Сделал я это, скажем прямо, довольно грубо и нумел: ве-таки я был фельдшером, а не зубным врачом. Сидоренко тут же, под деревом, где производилась операция, мгновенно заснул. Стоял жаркий июльский полдень. И в это время на Марьино-Николаевку, где расположилась временно наша санчасть, налетели «юнкерсы». Мы юркнули в щели, наспех отрытые в саду. Грохот бомб разрывал барабанные перепонки. Отрывисто стреляли зенитки. Сидя в укрытии, я с беспокойством думал о Сидоренко: где он, успел ли спрятаться? А он, оказывается, преспокойно спал под деревом. Вечером, когда Василия наконец растолкали, он долго не мог понять, почему так поредел сад, кто взрыл вокруг землю… Когда ему сказали, что он проспал бомбежку, не поверил:   — Бросьте разыгрывать! Никакой бомбежки не было.   …При наступлении на деревню Старица один из взводов 2-го стрелкового батальона так увлекся преследованием неприятеля, что не заметил, как оторвался от основных сил. Командир этого взвода, младший лейтенант (забыл его фамилию, но отчетливо помню лицо с юношеским рыжим пушком и пухлыми губам), был схвачен немцами, которые внезапно выскочили из-за хаты. Тут же под окнами его расстреляли: какой-то офицер выстрелил из пистолета в голову. Младший лейтенант так и остался лежать на снегу в луже крови. Но ночью он очнулся. Прислушался: где-то вдалеке лаяла собака, раздавались выстрелы… А из хаты доносилась немецкая речь. Надо было действовать. Раненый с трудом заполз на чердак и затаился там, пригревшись у теплой трубы. Утром наши подразделения потеснили немцев к центру Старицы — и младший лейтенант оказался у своих.   Мне пришлось оказывать ему первую помощь. Пуля прошла на несколько миллиметров ниже височной кости, к счастью не задев крупных сосудов и не повредив мозг.   …Под Жилым, когда полк был выведен на отдых, в санчасти стал выходить небольшой по размерам, но больно кусающий листок с карикатурами и эпиграммами — «Окно сатиры». Я уж не помню, кто рисовал карикатуры, но знаю, что автором эпиграмм был наш юный доктор Боенко.   — Не дай бог попасть в это ядовитое «Окно», — в ужасе признавался мне Василий Иголкин, который за что-то стал героем очередного выпуска сатирического листка. — Так сердито меня еще никто не критиковал. Правду говорят, что у тощих людей всегда много желчи, — смеялся Василий, но не слишком обижался: видимо, потому, что автор эпиграмм не щадил и себя. Как-то он изобразил в «Окне сатиры» и свои неудачи е доле наведения порядка на пищеблоке.   Все эти отрывочные воспоминания очень дороги мне… Они воскрешают в памяти близких людей, боевых друзей и товарищей, многих из которых уже нет в живых.