ВОРОНЕЖСКИЙ ДОБРОВОЛЬЧЕСКИЙ КОММУНИСТИЧЕСКИЙ ПОЛК

Гвардии старшина, Герой Советского Союза

Опубликовано 14 июля 2006 года

— Я родился на Дону, но перед войной жил в Тамбовской области в Никифоровском районе, где окончил 10 классов. Как и все ребята стремился стать военным. Тогда это было мечтой каждого мальчишки. Тем более что еще в 9-м классе, 6 человек моих соучеников ушли в военное училище. Я тогда еще не мог пойти, потому что мне было 16 лет. Пытался поступить в аэроклуб, но не прошел по болезни: хронический насморк. Тогда я решил поступить в Высшее военно-морское училище имени Фрунзе в Ленинграде и стать моряком. После получения аттестата подал все документы и отправился туда. Меня зачислили, а это уже лето 1941-й год. Уже началась война. В связи с тем, что немец подходил к Ленинграду, все курсанты призывного возраста были направлены в отряд морской пехоты, а такие как я, не достигшие 18 лет, — по домам. Правда, предложили другое училище — Интендантское военно-морское училище. Если бы я сейчас решал, то, может быть, и согласился, а тогда — нет. И я отправился домой. Через Москву нельзя было ехать — я окружными путями. Семь суток добирался до Мичуринска, 11 пересадок сделал! И на плоту, и на товарняке ехал, и на подводах. Это Июль месяц. Когда приехал домой, начал обивать пороги военкомата. Не берут! И тут случай. Мой брат был секретарем Райкома комсомола. Его все знали и меня в том числе. Райком комсомола порекомендовал в спецшколу Юго-Западного фронта по подготовке тыловых разведчиков, диверсантов. Из района нас было два человека. Второй был взрослый парень, Николай. Он уже армию отслужил.
Почему меня взяли? Во-первых, я рос не слабеньким. Неплохо стрелял. Не просто «Ворошиловский стрелок», а я участвовал в различных соревнованиях. Хорошо стрелял из винтовки. Из пистолета послабее. БГТО сдавал, бегал, на лыжах ходил. На груди было престижно иметь такой значок. К тому же я, когда учился 8-10-ом классах, ходил в школу за 12 км. На пути была речка, так до ледостава, я ее вброд переходил. После ледостава я становился на квартиру. Это говорит о выносливости. Туда и обратно 24 км — это немало. Ориентирование тоже было не плохим. Все это сыграло роль при приеме в эту школу. Что такое школа? Три недели интенсивной подготовки. День и ночь мы занимались. В основном готовили к сбору разведывательных данных и учили подрывному делу. В школе несколько было групп. Учились не под своими фамилиями. Друг друга не знали. Все было строго законспирировано. Я больше изучал разведывательное дело. Подрывное меньше. После трех недель нас с этим товарищем направили в Первую Гвардейскую стрелковую дивизию.
20-го Сентября, после Ельнинских боев, наша дивизия прибыла в Воронеж. На отдых и пополнение. Но она побыла только два дня, и ее снова на фронт. И в нашу дивизию влился 4-й полк. Обычно дивизия 3-х полкового состава. А это 4-й полк. Он так и назывался — четвертый воронежский добровольческий коммунистический полк. И так он в составе нашей дивизии, а потом и нашего корпуса до конца войны и был.
Что такое добровольческий коммунистический полк? Доцент педагогического института, кандидат наук — командир взвода пулеметчиков. Кандидат наук, профессор университета — старший сержант. Правда, это сразу заметили, и один пошел в партийные органы, а другой — в штаб. Грамотные люди! Тем более Миша Зубащенко — близорукий, а он командир взвода пулеметчиков. Мы с ним подружились, и так до конца воевали. Умер 5-6 лет назад в Воронеже.
Мы прибыли в дивизию вначале с задачей встречать и провожать через линию фронта разведывательные группы.

— А.Д. Вы были дивизионном подчинении?

— Да. В особом отделе штаба дивизии. Мы оба были в гражданской одежде. Мы две группы проводили. На довольствии мы стояли в разведроте полка. А потом, не знаю, по каким причинам, закончилось это дело. Наверное, стали забрасывать по другим каналам. Нас тогда зачислили в штат разведроты, и мы стали красноармейцами взвода пешей разведки разведроты 355-го стрелкового полка. Рота состояла из взводов пешей и конной разведки.
С конца декабря и до марта месяца 1942-го года я был в разведроте. Что такое разведчик объяснять не надо. Нам доставалось крепко. Первая Гвардейская стрелковая дивизия нами затыкали дыры, перебрасывая то на один участок, то на другой.

Вручение гвардейского знамени 29 декабря 1941 года (Из архива Г.И. Минина)

Гвардейское знамя 1-ой ГвСД. (Из архива А.В. Драбкина)

Мы пребыли под Елец 27-28 ноября и вошли в состав Юго-Западного фронта под командованием Тимошенко. Немец прорвался, захватил Елец и двигался в направлении моего Задонска. Он не дошел 15-ти километров до моей родины. Нас перебросили в район Ельца, чтобы ликвидировать этот прорыв. Мы к этому времени получили полностью, что положено по штату и ринулись на врага. 28 дней упорных наступательных боев. Мы продвинулись больше чем на 150 км. Здесь наша дивизия показала себя с хорошей стороны, многие были награждены. И все были награждены медалью за Оборону Москвы. 28 дней наступательных боев изматывают. Опять вывели на переформировку. Опять с нуля начинать. И опять нас в Курскую область направили.

— А.Д. Ваша роль в разведроте?

Я был всегда в группе поддержки. В группе захвата были ребята-сибиряки такие, что не только человека — медведя завалят. Я стрелял неплохо. У нас ребята брали трофейные автоматы, или наши ППШ или ППД, а я предпочитал карабин. У него точность боя и дальность стрельбы хорошие.

— А.Д. Наш или немецкий?

— Наш, 5-ти зарядный. У меня и СВТ была и Мосинка. Но я, предпочел карабин, мне пошли навстречу. Я в поиск с ним ходил. Автомат, когда стреляет, делает больше шума. Из него попасть сложно. А тут тюк — есть! Когда стояли в обороне долгое время, я ходил на охоту на немцев с карабином без оптического прицела. Ждешь иногда в пустую, а иногда, может, и не подстрелишь, или хоть напугаешь.

ППШ еще ничего, а в ППД патроны перекос частенько делали. В поиск карабин не только я брал, не моя прихоть была, это мы согласовывали. Среди преследующих, одного, двух уложить — это большое дело. Они залягут, а мы в это время уходим. У командира взвода разведки был «Парабеллум». Стрелял без промаха. На спор — карандаш поставим на расстоянии 15 метров, и он в него попадал. «Парабеллум» хорошо в руке лежит, у него хорошая кучность. Наш ТТ чем хорош — песок, глина все равно работает. Надо, правда, все время чистить. Но он безотказный.

— А.Д. Языков трудно было добывать в 41ом?

— В 1941-м году притащить немца было не проблема — они были нахальными.

— А.Д. Как часто вы ходили в поиск?

-За языком не часто. Это сложная операция. А вот разведка переднего края — постоянно. Когда в наступление пошли, то тут и головной дозор и боковые. Привлекали нас и к охране штаба. У разведки много функций. Главное это все знать о противнике. На наблюдательном пункте обязательно наши разведчики были.

— А.Д. Вас не использовали как пехотинцев, все-таки берегли?

— Да. Но иногда приходилось и атаки отражать. Однажды я видел, что такое психическая атака. Это было в конце ноября, когда мы только прибыли под Елец. Немцы шли шеренгой пьяные с автоматами. Вот тут обозы драпанули, а мы остались. Я из винтовки, как минимум, 5-7 человек уложил. При этом не испытывал никакой жалости. Стрелять – это, пожалуйста, а нанести удар кинжалом или штыком не мог. Наверное, поэтому меня потом из разведки потом и турнули.

— А.Д. Приходилось открывать огонь при отходе?

— Да, конечно. Они, если тихо захват произвести не удалось, организовывают погоню. Если взяли языка, двое ведут, а остальные прикрывают. Иногда нас рассеивали, и приходилось поодиночке добираться. Но это редко. Однажды мы с этим парнем, с которым я был в разведшколе, откололись от основной группы. Потом, ночью, хотя это зима и не так темно, где-то я его потерял. Я вышел не на свой участок, а на соседний. Я был тогда еще в гражданской одежде, и меня приняли за лазутчика, но все обошлось. А этот парень пропал. Или погиб, или схватили. Мы после этого три ночи лазили, искали его. Место, где мы разошлись, я нашел, круг был определен, но не нашли ни трупа, ни его. Опрашивали деревенских, но они не слышали о нем. Что с ним стало, не знаю.

— А.Д. Вы в маскхалатах ходили?

— Да. И летом и зимой. Их даже подкрашивали под местность.

— А.Д. Ножи у вас были в разведке?

— Да. Ножи, лимонки. И у меня карабин. Потом ППД.

— А.Д. Своих убитых и раненых вытаскивали?

— Никогда не было случая, чтобы своего бросили. Даже труп. На мое счастье, когда я ходил в поиски, не было ни одного убитого. Раненые были. Потери были. Из взвода пешей разведки, из тех, с кем я начинал, остались единицы.

— А.Д. За языка давали не только награду, но и деньги? Вообще были какие-нибудь денежные вознаграждения?

— Я не помню. У меня такого случая не было. Нам как гвардейцам сразу установили полуторный оклад для офицеров, и двойной для солдат и старшин. Если честно говорить, я по-моему, не получал эти оклады. Все шло в Фонд Обороны. Сумма небольшая была. Ну что там — триста, четыреста рублей. Домой я не посылал, у меня старший брат выслал родителям аттестат.

— А.Д. В разведку ходили, конечно, трезвые?

— Абсолютно. Тут жестко. Ни курить, ни пить. У нас командир роты, капитан Астапенко, был очень строгим. И в то же время — «батя». Перед выходом на поиск каждого проверит, чтобы нигде ничего не стукнуло. Чтобы был боезапас запас, НЗ, сухой паек.

— А.Д. Было дневать на территории противника?

— Было. И не один день даже. Забрасывали подальше, отсиживались. Ночью ходили и опрашивали население. Население помогало. У нас не было таких случаев, чтобы предавали. Бывало, уходили от прямых ответов. Отвечали с неохотой, боялись. Это естественно. Но предательства в отношении наших групп не было.

В 1942-м году, в марте месяце, нас перебросили под Харьков. Там было тяжелое положение. У нас был маленький плацдарм на Северском Донце. Мы когда меняли своих предшественников, форсировали реку под огнем противника.
На плацдарме на Северском Донце пробыли около полутора месяца. Это были тяжелейшие бои. Немец все время нас пытался сбросить в реку. Доходило до того, что в стрелковых ротах никого не оставалось. И вот где-то в начале апреля из всех подразделений всех отправили в стрелковые роты. И меня из разведроты в стрелковую роту направили. Сначала я стал пулеметчиком ручного пулеметом Дегтярева. Это не сложно, конечно. Но это было не долго. Потом поступили 50-миллиметровые минометы, и командир другой роты, воронежский парень, говорит: «Давай ко мне». — «Нет, не хочу. Я уже вроде в стрелковой роте своим стал». В конце концов, согласился. Так стал я минометчиком сначала 50-миллиметрового миномета.

В стрелковой дивизии — только обозы были и больше ничего… все на себе. Когда я стал минометчиком, то мины, винтовка, к ней патроны, вещевой мешок, противогаз и прочее, и прочее — все на горбу. А марш-броски были до 100 км. Мы выходили перед сумерками в начале четвертого, дело зимой было, и всю ночь шли до утра. Привал. Что такое привал? Сразу в снег бух и уснули. Начинают потом толкать: «Давай, поднимайся». И пошли дальше. Тяжело было. Признаюсь в один из таких походов, я все побросал, кроме оружия. Даже свой вещевой мешок. Тяжело было идти. С этим мирились. Выдадут противотанковые гранаты, проходит какое-то время — их ни у кого нет. Опять выдают. Ну, оправдывались: «Там разбомбило…»

На плацдарме мы были до 19-го апреля — до дня моего рождения. Кстати, я во время войны водку не пил. Мальчишка был! До 1944-го не пил. А тут, когда вышли, жив остался, командир роты говорит: «Ну, давай, хоть немножко пригуби». Я выпил. И ходил по всему полку хвастался, что я именинник. Я первый раз отпраздновал свой день рождение на фронте — 19 апреля 1942 года.
Ну, а потом бои, нас опять под Елец.

— А.Д. 50-миллиметровые минометы были в минометной роте, или они были в стрелковом подразделении?

— Нет. У нас они были в минометной роте, или минометном подразделении… сейчас не помню. Командовал ей Павел Рошев. Он был до войны старшиной стрелковой роты, потом командир роты погиб, и он стал командиром стрелковой роты. А потом, когда минометы получили, он стал командиром этого подразделения. Это было недолго. Вскоре минометы нам заменили на 82-миллиметровые. Тут уже в полку стал минометный батальон. 16-й Гвардейский стрелковый полк ордена Ленина, 1-й Гвардейской стрелковой дивизии. Тут уже совсем другое дело — миномет хороший. Но все опять на плечах. Как поход — все на себе.

— А.Д. Вы, каким номером были?

— Сначала заряжающим. Потом наводчиком, потом командиром отделения.

— А.Д. Прошли всю минометную иерархию.

— Да какая там иерархия! Там же иногда два человека на миномет оставалось. Больше того, у нас в полку была артиллерийская батарея. От нее 4-е человека остались. 4-е человека артиллеристов на два орудия! Была мясорубка. Что-то страшное! Это под Сталинградом при прорыве мы потери имели, но небольшие. Прошли 300 км победным маршем. Колотили немцев. А под Морозовском он нас встретил. И бросил свою авиацию. Из 85-ти человек — нас в роте осталось 17! С трудом собрали пять минометов.

Летом 1942 го мы стояли в обороне. И немец закрепился, и мы. И на нашем участке он не активничал. А тут вдруг зашевелился. Может быть, хотел проверить нас. А оборону и он, и мы укрепили как надо — три ряда проволоки, все заминировано. Ходы сообщения нарыли. Командование решило, что надо взять языка, что бы выяснить намерения. Разведка ходит — и безрезультатно. Кто-то вспомнил, что я когда-то был разведчиком, и меня включили в группу добровольцев в поиск. Во главе командир взвода разведки, остальные — пулеметчики, минометчики, стрелки. Странно, дивизионная разведка работала, полковая — специалисты! А тут вдруг такая группа. С другой стороны у нас был наблюдательный пункт. В течение длительного времени наблюдаем противника, знаем о нем почти все. Мы готовились 3-4 дня. И отправились. Нас разделяла нейтральная полоса, по которой протекала заболоченная речушка. У немцев берег повыше, наш чуть пониже. Он находился в более выгодном положении. На другом берегу, чуть поодаль разрушенная деревня и колодец, куда немца за водой ходят. Вот у этого колодца и решили сделать засаду. Ночи короткие, нетемные. Сапер с нами был, проделал проход. Подошли, залегли. Идут двое за водичкой. Одного сразу прикололи, второго схватили. Только мы немножко отошли, к реке еще не подошли, засекли нас. Ураганный огонь открыли из минометов, пулеметов. Светло стало от ракет. Мы к этому были готовы. Знали каждый бугорочек. Потихоньку, ползком выбираемся. Когда уже были у этой речушки, опять он нас накрыл минометным огнем. Залегли. Одного из двоих, что тащили этого немца, ранило. Языка положили мордой в воду, и он начал булькать. Вовремя спохватились — живой же нужен! Можно было использовать его документ, но это не то. Правда, я потом где-то вычитал, что если мертвого притащишь, за это даже наказывали — не правда, это. У нас этого не было. Могли не наградить. А за живого языка — сразу награда. Почему я и согласился пойти. Медаль «За боевые заслуги» отхватил.

Это была удача. И ребята все вернулись.

В ноябре месяце нас вывели, посадили в вагоны и в Саратовскую губернию. Проезжаем станцию Кочетовка, около Мичуринска. Мы там стоим-стоим. А до моего дома, где я жил перед войной, станция Никифоровка, 20 км. Ночью поезд трогается в сторону моей станции. Наша станция она была немножечко внизу. Спуск, потом подъем к Сабурово. Редко поезда останавливались на нашей станции. Они проходили мимо, а в Сабурово уже набирали воду. Я знал, что не остановимся. Решил бросить письмо. Поднимут, отдадут родным. И только мы прошли мою станцию — остановился состав. Оказалось, что один самолетов, возвращаясь с задания, грохнулся рядом с железной дорогой и зацепил немножко путь. Нас вернули на станцию. Я выскочил и домой. Я шел по коридору, и мать говорит: «Жора, это ты»? Вот, что значит мать! Она же никак не ожидала меня! Сестра бегала на станцию, смотрела, стоит ли состав. И все же прозевал — ушел мой поезд. Начальник станции меня посадил в ближайший поезд. Меня выбросили в Тамбове. Я свой состав там и застал. А там уже всполошились, подумали, что я дезертировал. Все обошлось. Даже не наказали за это. Начальник штаба полка ко мне хорошо относился. Все же я ветеран, а с 41-го мало уже кого осталось.
И мы в Аткарске, Саратовской области, из стрелковой дивизии превратились в механизированный корпус. Это уже совсем другое дело! Это чудо! Сказка! Три механизированных бригады. В каждой бригаде — танковый полк. Дивизион Катюш. Зенитный дивизион. Два артиллерийских полка. Я был в третьей бригаде.

Мы после укомплектования — под Сталинград. Мы еще побывали в Сталинградской битве. В конце декабря месяце меня немножко ранило и контузило.

— А.Д. Были уже на 82-миллиметровом миномете?

— Да. Тут уже машины. Боеприпасы на машине везут. Минометы на машинах. Мы на машинах.

— А.Д. Машины, какие были?

— ЗИСы. А потом Студебеккеры, но это уже в 1944-ом.

А потом после Сталинградской битвы опять от нас ничего не осталось. Вывели на формировку и потом опять под Харьков, на Северский Донец. Там тоже нам досталось.
Летом пошли в наступление. Освобождали Донбасс, Запорожье.

Под Кривым Рогом он опять нам поддали немножко. Это естественно — война есть война. Это не то, что мы пошли и идем маршем! То он нас поколотит, то мы его. Но, может быть, не так сильно как мы его, но тоже колотил.

После этого нас вывели в Полтаву. И там мы простояли, как думаешь сколько? Год. Идут везде бои, наши лупят немцев, а мы стоим в Полтаве.
Разговоры были, что бывший начальник штаба корпуса Марков, который стал начальником бронетанковых войск Красной Армии, вроде нас берег, жалел. Но это только разговоры. Опять получили все полностью. Тут нам как раз американцы подбросили «Шермана». На них мы потом воевали в Венгрии и Австрии.
В Венгрии сначала продвинулись хорошо, а потом немец нас догнал аж до Дуная. А потом мы его опять поперли.

— А.Д. Говорят, там драп-марш был?

— Драп в основном бывает у тыловиков. Паника всегда возникает в обозах. Как что — обозы помчались, машины помчались. А строевые части бегут только тогда, когда прорываются ряды. В основном происходит отход, а не бегство. Что касается Секшфехервара. в 1945 году — отход был организованным, по приказу. Только. Это отход! Но всяко бывает. И бежать приходилось.
— Приходилось? Бросать миномет приходилось?
— Нет, бросать нет. Ну, что Вы! Зимой 1942 г. в районе Щигры. Я драпанул по снегу и буханку хлеба на ходу съел. От страха, наверное. Получилось так, что мы возвращались из поиска. Я еще тогда был в разведроте. Это Февраль 1942 года. Я тогда взял себе ППД с круглым диском. Я его только разобрал, чтобы смазать, прочистить. Мы за оружием следили. Не дай Бог там что-нибудь! А он капризный, патроны в нем перекашивает. Я только разобрал его, стал приводить в порядок. И немец насел. Он сначала отбомбил, потом артиллерия, потом пошли танки и за следом пехота. И тут мы по настоящему драпанули. И главное получилось так, что почему-то я один из разведвзвода драпал. Может быть, они немножко задержались.

— А.Д. Удачно?

— Да. Бог миловал. За всю войну меня легко ранило в голову и контузило. Средняя контузия. Два дня мычал, не разговаривал. Но отказался от госпиталя, у себя отлежался, отошел. Я все время боялся отстать от части.

Когда в Полтаве стояли целый год. Меня вызывает начальник штаба и говорит: «Мы тебя хотим направить в Саратовское танковое училище. Поедешь, полгодика поучишься. За это время, знаешь, сколько воды утечет. А главное, жив пока будешь». Вот так по-отцовски. Я говорю: «Нет». — «Что значит, нет»? — Он рассердился тут. Вызвал помощника штаба по кадрам: «Послать на него материалы в Саратовское училище». — «Я, товарищ подполковник не хочу. Оставьте меня здесь». Я уже был старожилом, ко мне было хорошее отношение. Новички интересовались у меня, я им рассказывал. Уже авторитет! Короче говоря, все-таки оформили на меня материалы. Что делать приказ есть приказ. Из Полтавы доехал до Харькова и вернулся. Что будет, то будет! Простили! Другого направили. Мне тогда подполковник, Серафим Иванович говорит: «Ну, что же ты, дурачок! Мы же хотели, как лучше».

Я рад, что всю войну пробыл в одной части. Это большое дело.

— А.Д. Вы так на 82-миллиметровых минометах до конца войны?

— Нет. Осенью 1944 г. еще до отъезда из Полтавы, в роту управления попал и стал одним из офицеров связи.

— А.Д. Позиция 82-миллиметровых минометов на сколько удалена от передовой, от линии окоп?

— Это зависит от местности. Позицию старались выбрать на закрытой местности. Это не сложно, местность везде пересеченная. Чем хорошо миномет — навесной траекторией полета мины. Достанет где хочет. Скорострельность неплохая. Лишь бы ствол не нагревался. От окоп в пределах километра. Это максимум. А так — 300-500 метров. Иногда и в рядах пехоты. В обороне всегда готовили основную, запасную и ложную позиции. Все позиции маскировали

— А.Д. Какая основная задача у миномета, допустим, в обороне, отражение контратак противника?

— Да. И подавление его огневых точек.

— А.Д. Тут же надо все время переносить огонь?

— Да. Во-первых, когда в оборону встали, отрыли позиции. И сразу идет пристрелка по ориентирам. Все уже расписано. Командир роты уже знает, говорит — цель, дальность.

— А.Д. Были специальные таблицы?

— Да. Угол от 45 до 85 градусов. Пристреляли и сидим, ждем команды. Наблюдатели постоянно работают впереди окопов.

— А.Д. А связь у наблюдателей по телефону была?

— С наблюдательным пунктом по телефону. Когда стали механизированным корпусом, тут уже радиосвязь стала.

— А.Д. Сколько нужно мин на подавления пулеметной точки, допустим?

Я тебе скажу, что в 1942 г., когда мы в обороне стояли, немцы предприняли разведку боем. Пустили больше батальона с артподготовкой. И все выпало на участок нашего полка. Командир роты выпустил по наступающему противнику примерно 300 мин. Так хотели судить его за это! Потому что было приказано, строго экономить боезапасы. Все готовились к Сталинграду. Патрон не жалели. А вот снаряды, мины — да. Досталось командиру батальона и командиру роты за расход такого количества мин, но за то мы немцев накрыли и атаку отбили. Это-то и спасло. А потом мин было достаточно. В этом мы не испытывали недостатка. Какое количество было во взводе, не помню. Машины всегда подвозили. В металлических ящиках.

— А.Д. Во время тяжелых боев 1941-42 годы была уверенность, что победим, или были какие-то сомнения?

— Что касается моего окружения, не было пораженческих настроений. Была жажда отомстить. Была злость. Хотя, когда стояли в обороне 1942 году, летом, человека 3-4 ушли к немцам. В основном, это те, у кого родственники там были, жители Украины. Потом разоблачили одну группу, которая готовила переход. По рассказам, они намеревались не просто уйти, а перебить боевое охранение, захватить оружие и уйти. Но каким-то образом узнали, их арестовали, три человека. И надо же, из-под стражи главарь все-таки убежал. Остальных судили трибуналом.

1945 год (Из архива Г.И. Минина)

Были самострелы. Был у нас один казах, хороший парень. Он часто был на наблюдательном пункте. У него зоркий глаз, замечал все. Прострелил себе руку. Я очень этому удивился. А самострел легко узнать. Все — трибунал и расстрел. За это сразу расстреливали, причем публично. Его и еще одного за самострел расстреляли. Еще была одна группа. Встали в круг и бросили гранату, чтобы ноги поранить. Но вот их, не знаю, может быть, отправили лечиться. Но их не расстреляли сразу. Тяжело было, когда отступали… Да, и вооружения хорошего не было. Это не оправдывает их поступков, но все же…

— А.Д. Было такое, что просто высовывали левую руку над окопом.

— Я с этим не сталкивался, может быть, такие случаи. Каждый хотел сохранить жизнь. Для меня самый тяжелый период — это конец войны. Завтра, знаешь, кончится война, а тебя могут хлопнуть. По себе скажу — боязно стало. Еще чуть-чуть бы дотянуть… Правда, нам повезло, для нас война закончилась раньше, чем пал Берлин. Вену взяли, соединились с американцами во второй половине апреля 1945 г.

— А.Д. У немцев в 1941-42 годах, что было больше танков или бронетранспортеров?

— Больше танков и мотоциклов. Бронемашины тоже были, но танков больше.

— А.Д. Было вам известно, что потери большие?

— Сообщалась не вся правда. Наши части отходят, понесли потери. Потери были большие, конечно. Еще в операции под Москвой, когда еще немец наступал, четыре армии попали в окружение.

— А.Д. А Вы об этом знали?

— Рядовые не знали. Я теперь только узнал. Этим даже не интересовались. Политруки работали хорошо. Пропаганда была хорошей. Я считаю, что это правильно. Они поддерживали хороший тонус, настроение. У каждого в голове вертелся вопрос: «Что дальше? Что думают наверху»? Такие настроения были, конечно. Но вера у тех, кто воевал, была сильной. Патриотизм был высокий! А после победы под Москвой — тогда вообще. Для нас хорошим стимулом были бои под Ельней. Мы им поддали хорошенько.

— А.Д. Каково было отношение к офицерам среднего командного звена и высшего? К Сталину, Жукову?

— В Сталина верили все. Молотов вообще был любимец.

— А.Д. Ворошилов, Буденный?

— Это герои Гражданской войны. Высказывали мнение, что он не современный командующий фронтом. Не вслух, не громко. Но любовь сохранялась к ним, как к героям Гражданской войны.

— А.Д. А к своим непосредственным командиром, начиная от начальника батальона и так далее?

— Самое хорошее отношение. Отношения были самые добрые, самые хорошие. За всю войну не испытал какого-нибудь отрицательного отношения ко мне. Лично я не испытал ничего отрицательного со стороны высших чинов.

— А.Д. Вы год стояли в Полтаве. Что делает боевая часть, укомплектованная по полному штату…

— Она не сразу была укомплектованная, начнем с этого. Части приходили перед самой отправкой на фронт. Одни части ушли, другие пришли. Была боевая подготовка. Я уже считался старожилом, а меня как новичка обкатывали танками. А ведь когда даже свой танк идет, не на фронте, и то душа стремиться в пятки уйти. Некоторые не выдерживали, выскакивали. Снова садись. Между делом мы помогали в сельском хозяйстве. Была и стрелковая и тактическая подготовка. Все было. Пополнились почти на 70%. Пришли в основном, с освобожденных территорий и бывшие военнопленные и окруженцы, кто остался в оккупации. Мы их называли «чернорубашечники». Какое-то отношение к ним было сначала недоброе: «Мы воевали, а ты сидел тут, галушки ел». Невраждебное отношение, а немножко пренебрежительное. Ну, потом они воевали как все.

— А.Д. Были те, кто попал в окружение и оставался в деревне?

— Были. Особенно в западных областях. В Центральных районах почти не было. На Украине много было. Кто-то ушел в партизаны. Кто-то остался просто жить в примаках. После Сталинградской битвы мы в каком-то селе захватили предателя. Поддали ему. Но не расстреляли.
Под Будапештом мы взяли в плен одного власовца. Конец войны, а они еще воевали. Хорошо с ним разделались, но ,опять же, не расстреляли, просто тумаков надавали. Вот так в круг поставили. За что, конечно, потом получили нагоняй.
Власовцев призирали. Свой против своего. Ладно, 41-й, 42-й год — поддался пропаганде, завтра рухнет «колос на глиняных ногах». А тут 1945 год — всю нашу территорию освободили, освобождаем Европу. И вдруг власовцы!

— А.Д. 100 грамм фронтовых давали?

— На фронте — да. Вышли во второй эшелон — уже нет.

— А.Д. На фронте обычно после боя выпивали?

— По разному. Начнем с того, что старшины всегда имели запасы. За счет чего? Подает утром старшина строевую записку, что у него в роте — 40 человек. А к вечеру их осталось — 20. Так же и продукты и спирт. Запасы были. Я, например, не пил. А Миша Зубащенко выпить с удовольствием 100 грамм. Я ему отдавал водочку свою, а он мне табак.

— А.Д. С мирным населением в освобожденных странах, какое было отношение?

— Кончилась для нас война. Мы после Вены, еще несколько дней повоевали, соединились с американцами и на этом точка. Нас вывели в село Марисдорф, разместили по хатам. Я жил с тремя солдатами в семье. Отец с матерью у них две дочери, одна с двумя детьми, вторая — лет 18-ти. А сын был, как потом узнали, нашим противником, где-то на фронте. И ничего! Не было любви, но и не было вражды. Хотя еще шла война. И они к нам относились с осторожностью, боялись.

— А.Д. Эксцессов не было? Грабеж, изнасилования?

— Я не знаю таких случаев. Не надо было грабить, много было трофеев. А для офицеров тем более. У меня не было трофеев, мне они не нужны, потому что у меня не было транспорта. Офицеры начали посылать посылки домой. Мой старший брат, артиллерист, был в Германии. После войны прислал домой несколько посылочек. Там ничего сверхъестественного не было — мыло, ткань.

Футбольная команда 1-го ГвМК. 1945 год. Австрия (Из архива Г.И. Минина)

В каждой бригаде был медицинский взвод, или санчасть. Были свои женщины. К ним отношение было просто любовным. Не помню ни одного случая, чтобы были эксцессы. По обоюдному согласию — было. ПНШ-4 женился на машинистке, хотя у него была где-то семья в Ростовской губернии. Женился на молодой. Еще мой один хороший друг женился тоже на машинистке. Другая забеременела — уехала. От кого, не знаю. Но фактов изнасилования, своих или местных я не знаю.

А у меня был трофейный мотоцикл. Французский. Жилет. Хороший. Сначала с коляской был, потом я ее разбил и без коляски ездил. По Альпам погонял. Посмотрел альпийские замки. Красота! Необыкновенные места! Потом команда «Сдать! Все сдать!» Я не торопился ее выполнять. А было строго: «Весь транспорт сдать»! Мне посадили на гауптвахту за неисполнение приказа. Отобрали мотоцикл. Гауптвахта по сути дела как санаторий. Уже мы победители. В хате свои же ребята караулили. 2-3 дня посидел — отпустили.

Случаи воровства были в 1941г, когда я был в разведке. Нам давали сухой паек. Для молодого этого недостаточно. Было такое — по повозочкам пройдемся. Старшины поделятся с нами. Один раз я попался. Тыловик какой-то поймал меня в повозке, пистолет выхватил: «Я тебя сейчас пристрелю»! Иногда в деревнях, где-то чего-то прихватим. У нас в роте было два друга из детдома. Хорошие ребята. Один командир расчета, другой — наводчик. Они из лучших минометчиков. Погибли под Сталинградом. В каком-то населенном пункте они обнаружили сало, схватили. Это наша территория, Курская область — беднота. Потом подслушали разговор — хозяйка ищет это сало, не может найти. Говорит старшей дочери: «Вот беда, вот беда, у меня припрятано было сало, хотела ребят угостить, а теперь нечего дать». Они взяли и подложили обратно. Жалко их было, хорошие ребята. Командир расчета и наводчик. Погибли по глупому.

— А.Д. Как Вы мылись, стирались на фронте, санитарная обработка?

— Я ссылаюсь только на свой опыт. До весны 1942 года это было проблемой. Только где-то на отдыхе в хате сами помоемся. А с весны 1942 года это было налажено. Землянка, бочки, кипяток, белье дезинфицировали. С 1942 г. стало много трофеев, в том числе белья. Особенно после Сталинграда.

— А.Д. Говорят, немцы все были вшивые?

— Когда им стали поддавать хорошенько. А вообще нет. Немцы, когда переходили в оборону, они сразу обустраивали свои землянки, за счет награбленного, как дворцы. Делали все аккуратно. У нас же землянки были выкопаны наспех. Только когда три месяца стояли в обороне, тут устроились хорошо. В каждом взводе была своя землянка. В бригаде была организована баня раз в неделю. Смена белья. А до весны вшивость была страшная. Выйдешь на мороз, снимешь рубашку и начинаешь сбрасывать. Честно говоря, само деревенское население было вшивое. Особенно в селах, которые мы освобождали. Там дома были все разрушены. Если были бани, то все сгорели. При этом я не помню ни одного случая заболевания тифом. Тут надо отдать должное медицине. Все было организовано неплохо.

— А.Д. А вообще болели люди?

— Не было простуд. Даже удивительно! По две недели тепла не видели. Хлеб привозили мороженный, мы его пилили. В термосах доставят что-то жидкое вроде супа. Но это было только в случаях, когда была тяжелая обстановка. Во всех остальных случаях и кормили хорошо и доставляли все нормально.
Ложишься спать на снег. Час спишь, потом тебя будят, чтобы не замерз. Вскакиваешь, и пошел танцевать. Разгорелся, а второй ложится спать. И никаких простуд. Наверное, за счет внутреннего напряжения. Единственное, что я в 1944 году, когда были в Полтаве, я переболел малярией. Но не в тяжелой форме. Меня не госпитализировали. Отделался хинином.

— А.Д. Немец 1941-го, 42-го, 43-го …

— Сначала спесивые. В 41-ом у них была уверенность в своей победе. Немцы есть немцы. Они более организованные. Что надо тут же сделает, не надо 2 раза повторять. По оснащенности и опыту они нас превосходили. Они уже 2 года воевали. Оккупировали Францию, Польшу. Сколько у них сателлитов!? Почти вся Европа на них работала. А СССР — они считали дикарями.

Они спесивые и наглые. Приводишь языка, он не хочет разговаривать: «Хайль Гитлер»! Под бок ему сунешь, тогда начинали говорить. У нс специалисты были, переводчики. Спесь с них начала спадать после битвы под Москвой. Они не были подготовлены к таким условиям. На сапоги они надевали соломенные галоши и платком уши завязывали. А у нас полушубки, шапки, подшлемники, рукавицы, валенки — совсем другое дело. Они поэтому отсиживались больше в населенных пунктах. Так что нам, разведке, было легче проходить.

— А.Д. Как вы относитесь к союзникам Германии, как к солдатам?

— Румыны — это вообще вояки! Когда им поддали, выходят: «Гитлер капут, Гитлер капут». Сотнями мы их принимали. Румыны — это не немцы. Они воевали не за свои интересы. Мадьяры были хуже немцев. И жесткие, и вояки хорошие. Итальянцы были под Сталинградом. Какая-то авиационная часть. Они нам причиняли неприятности.

— А.Д. Что-нибудь вы слышали про финнов под Москвой?

— Про это не знаю.

— А.Д. Когда у немцев с вашей точки зрения произошел надлом?

— Они дрались до последнего. Не было такого, чтобы сдавались частями. Даже Вена, апрель 1945 г., все капут должен быть полный, а в каждом доме фаустпатроны, каждый дом брали штурмом. Очень большое значение играло моральное состояние войска. Ребята шли до последнего, никто не жалел себя. Чувство самосохранения всегда присутствует в каждом, но шли ради Победы!

— А.Д. Трофейное оружие использовали?

— Мы использовали все возможное: и немецкие танки, и минометы. Когда мы были на плацдарме Северском Донце, наша стрелковая рота захватила два орудия. Нашлись ребята, которые где-то когда-то стреляли, развернули и этим орудием давай немцев лупить. Но чтобы брали мы это оружие на вооружение — такого не было. Только если автоматы.

— А.Д. Если сравнивать 82-миллиметровый немецкий и наш минометы?

— Примерно то же самое. Одно и тоже.

— А.Д. Темп стрельбы максимальный из миномета?

— Не совсем одну за другой. Во-первых, ствол накаляется. Много стрелять нельзя. Во-вторых, все время надо немножечко поправлять наводку. Обычно стреляли залпом. Залп дали и притихли. На наблюдательном пункте корректируют. Перенесли подальше. В артподготовке мы почти не участвовали. Сначала авиация обрабатывает, затем артиллерия начинает обрабатывать, в это время противник залегает в свои укрытия, и наши мины не так эффективны. Когда обработали, когда наша пехота-матушка пошла в наступление, и они повыползли, тут и мы уже начинаем поактивнее работать.

— А.Д. Вы меняли позиции вслед за пехотой?

— Как только пехота 2-3 траншеи взяла, мы переходим вперед. Сразу переносим наблюдательный пункт, выбираем новые ориентиры, обрабатываем дальше.

— А.Д. Вы в собранном состоянии переносили, или разбирали?

— Что там разбирать? Быстро разобрали.

— А.Д. Что тяжелее всего нести?

— Треногу не удобно было нести. Ствол положил на плечо и все. А эту… Самое главное, где-нибудь лошадку заиметь. Лошади были бесхозные — или подраненная, или колхозная. Таких брали, чтобы хоть немножко облегчить себе жизнь, особенно, во время марш-бросков. Тяжело. Винтовка своя, котелок, личное барахло, да еще минометы.

— А.Д. Многонациональность нашей армии это плюс или минус?

— Во всяком случае, не минус. Конечно, народ из Средней Азии немножко своеобразный в то время был. В основном это крестьяне. Некоторые не знали русского языка. Они между собой группировались, и на своем языке болтали. К ним отношение было не отрицательное, а наоборот снисходительное, как к младшему брату. Пренебрежения никогда не было. Хохлов любили за песни. Как только есть возможность — затянут песню. Это выручало. Я, правда, никогда не пел, но с удовольствием слушал.

— А.Д. Немцы пели?

— Да. Через динамики, когда говорили, рус, сдавайся, рус капут и начнут петь. У них все больше марши.

— А.Д. Неуставных отношений не было?

— Никогда. Ничего подобного не было. Если приходило пополнение, все вкладывали душу, чтобы ему помочь.

— А.Д. Обучение пополнения это задача всех. Всего взвода. Или кто-то отвечал за это?

— Пополнение приходило в маршевые роты. А маршевые роты собирались в запасном полку, их там уже обучали. Кстати, я не помню случая, чтобы пополнение приходило вообще без подготовки. Какую-то подготовку они проходили. Но пополнение приходило к нам не непосредственно на передний край, а когда мы во втором эшелоне, когда мы где-то на отдыхе. В основном на отдыхе.

— А.Д. Стукачи и особисты?

— Во время боев под Будапештом наш начальник штаба, полковник Зернов, расстрелял командира артбатареи за то, что он драпанул. Он не выполнил его приказа, и он его пристрелил. Правда, Серафима Ивановича за это таскали. Но не наказали. Под трибунал не пошел. Хотя 5 суток ареста было. Действия его были оправданы. А чтобы вот особисты кого-то расстреляли, я не знаю. Они пресекли побеги, проводили расследование самострелов.

— А.Д. Убитых как хоронили?

— Похоронные команды. Специальные. Как правило, старались хоронить. Но и мы сами, если, допустим, наши. Как правило, это где-то в населенном пункте. Чтобы обозначить и потом найти. Хотя это не всегда удавалось. Особенно в окружении, когда отступали, по сути дела бежали, здесь было трудно, а в последующем — похоронная команда.

Интервью:

Артем Драбкин

Лит. обработка:

Артем Драбкин